Загадочная душа главного редактора

Главный редактор "Известий", член ЦК КПСС, орденоносец Лев Николаевич Толкунов безгранично принадлежал Компартии. Это было его круглосуточное состояние. Принадлежал ли он самому себе? На этот вопрос касательно довольно скрытного Льва Николаевича ответить трудно. Но попробуем. О раздвоении личности писал еще Федор Михайлович Достоевский. Напишу-ка и я.

Внутри самих "Известий" Лев Николаевич любил одних, а тянулся к другим. Очень публично любил членов редколлегии. Ведь их утверждал на эту работу Секретариат ЦК КПСС. Еще более любил политических обозревателей. Этих утверждало и вовсе Политбюро. Иерархия чувств!

А вот обожал Толкунов преславного Евгения Генриховича Кригера - всего лишь спецкора. Правда, скромнейший Кригер был в свое время отчаяннейшим фронтовым корреспондентом. А в отношении к бывшим фронтовым корреспондентам у Толкунова был "заскок". Он их по меньшей мере боготворил. Что весьма распространялось и на Нину Александрову. Но не только потому, что на вполне заметных размеров бюсте еле умещались ее боевые награды. Толкунов в ней дорожил нравственным бесстрашием - нечастым в те поры качеством. А штурмана бомбардировочной авиации Анатолия Аграновского главный редактор определил прямо-таки в небожители, что и правильно.

По служебному положению Толкунову было положено блюсти нас "снаружи", но он был известинцем "изнутри". Его коллега, главный редактор "Правды", как-то у себя на редколлегии произнес: "За вами, журналистами, нужен глаз да глаз!". Я слабо себе представляю, чтобы Толкунов сказал "за вами, журналистами". Конечно, Лев Николаевич гордился своим государственным положением. Но в глубине души, и не сомневайтесь, мечтал писать как Аграновский, Бовин, Кондрашов.

В противоположную от своих спецкоров сторону Лев Николаевич был глубоко чинопочитателен. Членов Политбюро даже заочно, даже в приватном разговоре величал исключительно по фамилии, имени, отчеству, спереди торжественно приставляя слово товарищ. Это было условием преуспевания: преданность, переходящая в восторг, сдержать который просто-таки невозможно.

Не подумайте, что я так уж иронизирую. Как-то главный редактор шутливо сказал: "Черт-те что позволяете себе писать. А в тюрьму-то я за вас пойду". Я тоже шутливо ответил: "Я вас не брошу в беде, буду вам передачи носить". В этом "диалоге" есть содержание.

По несомненной дурости, она же наивная принципиальность, я, молоденький борец за правду, написал статью о беспардонном поведении харьковского КГБ. Невероятно, но статью заслал в набор сам Толкунов. Даже в "Известиях" было предостаточно внутренних таинств наружного наблюдения. Гранка этой статьи была выложена на стол перед очи председателя КГБ Семичастного. Нет, со мною как раз ничего не стряслось, со мною даже разговаривать не снизошли. А вот на Толкунова товарищ Семичастный накатал "телегу" в Политбюро. Не знаю, естественно, что там потом у них произошло, но уж хорошего для Толкунова - ничего.

Ну почему, ну с чего Лев Николаевич послал тогда в набор совершенно невозможную по тем временам статью? Мы привыкли говорить: чужая душа - потемки. А в потемках вдруг свет таится, отнюдь не предусмотренный для главного редактора "Известий".

Много позже я встретил на Тверском бульваре, неподалеку от "Известий", пенсионера Льва Николаевича Толкунова. Видимо, ходил к зданию "Известий", тосковал. Брел согбенный болезнью, мудрый, интеллигентный человек, во все времена неизменно деликатный вопреки необъятной своей власти. Мы обнялись. О чем-то задумчиво помолчали. Потом беспечно о чем-то поболтали. И он побрел куда-то дальше. Не торопясь... Он принадлежал наконец-то только себе.

Эдуард Графов, спецкор "Известий" в 1964-1974 гг.