Режиссер Борис Покровский: "Я бы хотел получить в подарок еще 95 лет"
Тапер в кинотеатре, рабочий на химзаводе, ученик Завадского. Борис Покровский - главный герой оперы советской эпохи. Он впустил настоящую жизнь в помпезный, позолоченный мир оперы и создал более двухсот спектаклей, из них 42 - в Большом театре. 50 лет жизни отдано Большому, 30 лет - Камерному. Театру, который Борис Александрович сам придумал и создал. Покровский остается романтиком сцены и по-прежнему верит в театр-храм. Сегодня он репетирует премьеру оперы "Тайный брак", которую Камерный покажет 23 января в день 95-летия Мастера. Накануне юбилея с Борисом Покровским встретилась обозреватель "Известий" Мария Бабалова.
"Я изменил церкви с театром"
вопрос: Вы довольны тем, как вам удалось срежиссировать собственную жизнь?
ответ: Все сложилось само собой. Я фаталист и почти ничего не предпринимал для того, чтобы сделаться тем, кто я есть. Это сделали артисты, дирижеры, публика люди, которые были вокруг меня. Когда мне говорят, что надо заранее иметь цель и идти к ней, это все чушь собачья. Я ничего не добивался. Никогда ничего ни у кого не просил. И делаю то, чего от меня хочет жизнь, гоняя меня по лабиринту различных обстоятельств.
в: Будь только ваша воля, кем вы стали бы?
о: Я бы точно не стал режиссером и фанатиком оперы. Я горжусь тем, что я служу оперному искусству. Но если бы я сам сочинял свою жизнь, то, наверное, придумал бы себе жизнь какую-нибудь простую, лишенную вдохновения и проникновения в сущность жизни. Я придумал бы жизнь пошлую. Любил бы ходить в кино. Любил бы и умел зарабатывать деньги. Может, я даже научился бы воровать и сейчас владел какими-нибудь заводами... Но судьба меня охраняла от этого искушения.
В детстве я мечтал быть вагоновожатым. Я и сейчас, когда вижу трамваи, ужасно хочу оказаться на водительском месте. Мальчишкой я даже сломал на своем пианино подсвечники, потому что все время дергал их, будто это ручки в трамвайном вагоне. И еще ребенком я невероятно любил церковь. Вставал в четыре часа утра и убегал в церковь. Мне и десяти лет нет, а я влезаю на колокольню и бью в колокол. Как сейчас помню это наслаждение. Темная ночь, среди белых сугробов: возникают черные фигуры все идут в эту церковь, потому что звонит мой колокол! Я спускаюсь вниз, облачаюсь в стихарь белый облачение для служки, зажигаю лампады и свечи. Собирается народ старики, старухи. Я тогда уже недурно читал по церковно-славянски, меня никто не учил сам научился. И я читаю "часы" специальные молитвы перед службой. А мой папа был коммунистом, учителем, заведующим школой. Его вызывали, конечно, в соответствующие органы, но он не сказал мне об этом ни слова. Он просто купил мне билет в Большой театр, на галерку. Я пошел в Большой театр и потом уже в церковь не ходил. Потерял к ней интерес. Я как-то на исповеди признался своему любимому дедушке, который был митрополитом и имел на Варварке свой приход, что грешен: я перестал ходить в церковь, а стал каждый вечер бегать в театр. Но дедушка сказал, что Большой театр тоже храм духа нашего.
За оперу! За Сталина!
в: Как вам удалось быть главным режиссером главного театра страны и при этом сохранить беспартийность?
о: Были какие-то нападки на меня по этому поводу. Но я всегда был беспартийным. Много людей хотели, чтобы я записался в партию. Меня прорабатывали вместе с Прокофьевым и Шостаковичем. А мне было приятно, что я попал в такую хорошую компанию. Я же самолюбив. Однажды мне передали служащие правительственной ложи Большого театра, что на каком-то спектакле Сталину донесли, что я не хочу вступать в партию. Он долго ходил молча из угла в угол. Все думали, что он разозлится, а он сказал замечательную вещь: "И правильно делает! Он укрепляет связь беспартийных с коммунистами". Все замолкли. И такой дилеммы у меня не было быть коммунистом или потерять карьеру.
в: Ходить в Большой театр иногда любовь, чаще обязанность всех лиц государства. Кто из генеральных секретарей или президентов произвел на вас наибольшее впечатление?
о: Безусловно, Сталин. В нем, как ни в ком другом, чувствовалась человеческая мощь, личность вождя огромной страны. Когда он появлялся на спектаклях Большого театра, мне казалось, что оркестр играл немножечко лучше, чем обычно. Дирижеры, посмеиваясь, меня поддерживали в этом, потому что из оркестровой ямы видна ложа, в которой сидели правители. К сожалению, сейчас не могу точно вспомнить моих эмоций по поводу этого. Мне кажется, что был полустрах-полулюбопытство. Помню, однажды я поставил спектакль, забыл, как он назывался, о колхозном строительстве на Украине, надеясь, что Сталин будет в восторге, потому что мы его, так сказать, решили воспеть в каких-то сценах этого спектакля. Сталин действительно пришел на премьеру, но не обратил на наши старания никакого внимания. Я немножко смутился и даже испугался, так как рассчитывал на комплименты с его стороны. Он же, уходя, лишь спросил: "А когда будет "Пиковая дама"?" Тем самым он показал мне: знай свое место.
в: Лет двадцать назад вышла ваша небольшая книжка "Когда выгоняют из Большого театра". Сегодня, как вам кажется, из-за чего все-таки произошел у вас разрыв с театром, где вы проработали 35 лет?
о: Прошло много времени, и все гадкое как-то сползает и забывается, поэтому я могу быть сейчас неточным в ответе. Я стал намного старше того момента, когда писал эту книгу. Ныне она мне смешна. Я даже не помню толком, что там написано. Личной обиды на театр у меня нет. Большой это великий театр, и каждый русский человек обязан ему служить. И те люди, которые служат ему плохо, с моей точки зрения, достойны порицания. И сегодня, честно сказать, я не очень понимаю, как произошел наш разрыв. Думаю, это было случайностью, результатом стечения всяких мелких обстоятельств. В какой-то степени я уходил из Большого театра, потому что почувствовал некоторый разнобой между моими желаниями, возможностями и, самое главное, моими потребностями, моей привычкой, моей воспитанностью и теми руководителями, которые хотели, чтобы Большой театр иначе работал. Большой театр всю жизнь исполнял произведения всех композиторов мира на русском языке, это был русский театр. Мне казалось это очень знаменательным, и я этому служил, а вдруг выяснилось, что теперь это никому не нужно. Я был потрясен, возмущен и хлопнул дверью. Но теперь в своем Камерном театре я вынужден ставить спектакли на разных языках, на тех, на которых написана опера.
в: Почему вынуждены?
о: Капитализм нас схватил за горло, а нам, как изнасилованной девушке, неудобно в этом признаться. Так что никаких "творческих" планов у нас нет. Все обрезано, вычеркнуто и забыто: "кто девушку ужинает, тот ее и танцует". И теперь я не режиссер, а товар, как и мой Камерный театр. Притом инвалютный. К сожалению, у многих русских так бывает: они чувствуют, что они нужны где угодно, но только не у себя дома. Мы вынуждены колесить по миру иногда по полгода, чтобы заработать деньги, а в Москве театр нищенствует. У государства нет денег на культуру.
в: Сейчас в Большом театре упразднена должность главного режиссера. Как вы считаете, для музыкального театра это правильная позиция?
о: А зачем в Большом театре главный режиссер, если нет тенденции раскрытия музыкальной драматургии оперного произведения? Сейчас приезжают со стороны какие-то посторонние люди, у которых совсем иные заботы и задачи при постановке спектакля. Для них Большой театр не такой великий, каким он был для нашего поколения. Здесь, правда, я должен оговориться. Я не знаю подробностей состояния театра. Я говорю об этом смело, имея на это основания: мне сейчас Большой театр безразличен. Для меня его просто не существует и не потому, что он сам преодолел себя или стал ненужным, а потому, что его повели по ложному пути.
в: Вы поэтому отказались от постановки "Войны и мира" в Большом театре в 2005 году?
о: Я ощутил: есть что-то неладное между творцом, то есть дирижером, и тем, как происходит организация творческого процесса. И когда я почувствовал, что у Ростроповича появляются некоторые сомнения в том, нужно вообще все это, я подсознательно решил, что мне лучше отказаться от этой затеи. Я сообразил, что театр хотел демонстративно создать такие условия, при которых Ростропович вынужден был отказаться от спектакля. Оркестр Большого театра оказался не готов к серьезной и глубокой работе. Ростропович есть Ростропович. Это выдающийся музыкант! И не он должен подстраиваться под какие-то условности, а театр создавать подобающие условия для его деятельности в Большом и вообще в музыкальном искусстве.
"Внук не устраивает мне допросов"
в: Вы видели последнюю постановку "Евгения Онегина" в Большом театре, которая наделала столько шума?
о: Нет. Слышал о ней очень много всяких отзывов, если отзывами можно считать ту критику, которая шла от людей, которых я уважаю. Это авторитетные и приличные люди. Они многое осуждали в этом спектакле. Я с ними в какой-то степени соглашался, но я не могу настаивать на своем мнении, поскольку сам не видел. И должен признаться, что я просто не позволил себе. Когда я узнал, какие "меткие" приемы используются в данной постановке. Потому что это преступление. Может, сентиментально прозвучит, но это преступление против моих родителей, которые хотели воспитать из меня поклонника Пушкина, Чехова, Чайковского, Моцарта...
Сейчас я немного разошелся во взглядах с новым поколением режиссеров. Мне кажется, нельзя потакать третьесортным вкусам. Это не вкусы публики. Это низменные инстинкты людей, которыми спекулируют некоторые постановщики ради собственной славы. На подобную публику, я считаю, вообще не надо работать, потому что не она любит и боготворит оперное искусство.
в: А что тогда значит быть новатором?
о: Новаторство гремучая смесь невежества и спекуляции на самых низменных, пошлых инстинктах. Поэтому я убежденный консерватор.
в: Вы не жалеете, что из своего внука Михаила Ефремова не сделали оперного режиссера? Хотя он предпринимал попытки пойти по вашим стопам и даже поставил "Демона" в "Новой опере".
о: К сожалению, я упустил этот момент. Я занимался только своим делом и ни во что больше не вмешивался, никогда никого не протежировал и не контролировал. Мне было известно, что он где-то там работает, но я понимал это как шутку и серьезно к этому не относился. Так же, как серьезно не переживал, когда в конце концов он бросил это дело и ушел, не обретя удачи. По-моему, мы на эту тему даже и не говорили. Мне не хотелось его обижать. Я тоже где-то делаю что-то неудачное, но он не устраивает мне допроса по этому поводу.
в: А есть люди, кого вы можете и хотите назвать своими учениками?
о: У меня, конечно, есть "официальные" ученики из тех, кто учился у меня в ГИТИСе. Но вопросы творческие это слишком интимно. Мне очень хотелось бы иметь такого человека, которому я смог доверить бы свой Камерный театр, сделать его своим надежным помощником. Но такого я найти не могу. Может быть, я недостаточно решителен.
в: Вы совершали в жизни дерзкие поступки?
о: У меня была очень хорошая семейная жизнь, абсолютно чистая. У меня была прекрасная первая жена. Тоже режиссер специалист по детскому театру. У нас двое детей. И вдруг более сорока лет назад я встретил женщину, которая стала моей второй женой. Это знаменитая в прошлом певица, солистка Большого театра Ирина Масленникова. Никто не может объяснить, как и почему это произошло. Но жизнь моя изменилась молниеносно. Сейчас она профессор консерватории, у нее очень много хороших учениц.
в: А какие-нибудь слабости вы в себе лелеете?
о: Сейчас уже почти никаких слабостей не осталось. Сейчас есть только воля, которая заставляет делать то, что не хочется. Например, вставать рано утром и идти на репетицию. К сожалению, не каждая репетиция приносит удовольствие. Чаще это очень тяжелый труд: не всякий замысел оказывается пригоден в реальности. Хотя репетиция единственная моя любовь. Может быть, от того, что в этот момент я чувствую свою необходимость. А когда человек знает, что он нужен, в нем просыпаются и энергия, и силы. Сейчас же у меня ничего не болит. Если, естественно, не считать классические старческие болезни, которые описаны у великих писателей. Я по утрам должен минут сорок себя готовить к жизни.
в: Какую черту своего характера вы считаете определяющей?
о: Честно говоря, у меня плохой характер. Но мне это никогда не мешало. Наоборот. Режиссер не должен быть добреньким, иначе его выгонят, потому что он не поставит ни одного спектакля. Режиссура это и есть воля. Режиссер должен проявлять свою волю для того, чтобы возбудить волю всего коллектива, всего театра.
в: Чего вы ждете от юбилея?
о: Ой, незавидное это положение. Годы ведь приносят не только мудрость, но главным образом беспомощность. Надо стараться совладать со старостью. Надо быть достойным того внимания, которое уделяют тебе окружающие люди. Надо все это вынести, что очень сложно. Юбилей вроде как праздник. Но ведь он заключается в количестве прожитых лет. Прожитых, а не тех, которые предстоит прожить. То есть человек направляется определенными путями, проложенными природой, к смерти, готовится проститься со всем, что было ему дорого. Конечно, я чувствую себя огорченным, когда думаю, что жизнь подходит к концу. Вот если бы я получил в подарок еще 95 лет... Однако, когда я вспоминаю все, что удалось сделать, мне кажется, что это не так уж и мало. И тогда я успокаиваюсь.
