День гнева в Большом театре
Большой театр продолжает покорять имперской расточительностью: вывезти в Россию 200 артистов La Scala и дирижера, входящего в мировой топ-5, ради одного концерта продолжительностью в час двадцать — это красиво.
Сцена преображается, одеваясь красным деревом. На месте оркестровой ямы — четыре ряда кресел, заполненных элегантными дамами и кавалерами. Акустика демонстрирует мудрость архитектора Альберто Кавоса и осторожность «СУИпроекта».
Как и каждый крупный театр, Большой должен был заявить о себе как о филармонической площадке. Сделать это руками Даниэля Баренбойма — настоящая удача.
То, что в окружении двух добрых сказок — про Руслана с Людмилой и Спящую красавицу — оказалась погребальная месса, только на первый взгляд кажется странным. На самом деле трудно найти сочинение более выигрышное для демонстрации Большого как акустического шедевра.
Во-первых, потому что Верди поиграл в «Реквиеме» со стереоэффектами: трубы предвечного здесь голосят не только из оркестра, но и с небес — с четвертого яруса. Переплетение духовых пронзает куб Большого крест-накрест: и в глубину, и в высоту. Собственно, так и должен звучать Апокалипсис, и даже в 3D-кинотеатре нельзя окунуться в его атмосферу более естественно.
Во-вторых, потому что вердиевский пафос, вложенный в уста и руки почти 200 музыкантов, — действительно хорошее испытание для театра как акустической коробки. Даже самые аристократичные дамы в мехах, даже самые плотно застегнутые на все пуговицы чиновники не могли не содрогнуться в моменты кульминаций. Отдельное bravo за это нужно сказать маэстро большого барабана — его мощные вибрации в Dies irae («День гнева») чувствовались едва ли не в метро.
Все музыканты знают, что «Реквием» Верди — фактически еще одна опера. Но, как выяснилось вчера, одно дело знать, другое — эту заупокойную оперу прочувствовать. Вот у меццо-сопрано Екатерины Губановой крошечное соло, но, прежде чем закончить, она делает фирменную итальянскую задержку, и дирижер покорно тормозит хор и оркестр. Вот тенор Стефано Секко с красивым масляным голосом, напоминающим о технике Паваротти, остается один, и мы забываем, что за ним сидят два профсоюза, считающих минуты. Слушая анонимных героев «Реквиема», мы попадаем в гримерку к вердиевским оперным персонажам и видим, что Виолетта, Аида, Отелло — живые, настоящие. Вот что они думают о смерти.
Блистательный хор Teatro alla Scala сорвал отдельную овацию: эти 90 человек воплощали намерения дирижера с синхронностью поднимающихся и опускающихся ресниц.
Коренастый аргентино-израильский маэстро Даниэль Баренбойм дирижировал по памяти и вообще, судя по всему, наслаждался процессом. Хотя оркестр La Scala все еще не до конца привык к его жестам: Баренбойм дает сигнал с сильным опережением, что изредка отзывается преждевременным выкриком какого-нибудь духовика. Впрочем, у оркестрантов будет время приспособиться: Баренбойм заступит на должность главного дирижера La Scala 1 декабря и планирует ежегодно проводить 15 недель за пультом главного миланского театра.
Относительно слабым звеном был ансамбль солистов, хотя сами по себе все четверо — высококлассные вокалисты. Интернациональный квартет попросту не успел спеться и, оставаясь без поддержки оркестра, зыбко балансировал на грани интонационной чистоты. В сольных номерах более рельефно выступили болгарская примадонна Крассимира Стоянова с покоряюще прочувствованными верхними нотами и уже упомянутый Стефано Секко, вызывавший тень Паваротти. Достойно справился с неожиданной задачей и Михаил Петренко, недавний Руслан из оперы Глинки: он заменил тщетно ожидавшегося немецкого баса Томаса Квастхоффа.
Для поклонников «Репетиции оркестра» Феллини нынешний концерт La Scala — хороший повод задуматься, так ли верны параллели между оркестром и обществом. Пока Италия нервничает и дымится в пекле экономических катаклизмов, ее театр безупречно и красиво делает свое дело.
