Pussy Riot как заложники социальной отчужденности
О явлении Pussy Riot, как и обо всем, что связано с их процессом, не очень просто писать аналитически. Так как аналитика предполагает свободу от «оглядки на обстоятельства», каковыми являются страдания акционисток и жестокость по отношению к ним в суде. И в условиях, когда главный объект анализа является хоть и не безупречной, но гражданской жертвой, очень трудно что-то оспаривать, не соглашаться с тем, что поддерживают апологеты Pussy Riot. Если не разделяешь акцию Pussy Riot, получается, что ты как бы солидаризуешься с обвинителями. Однако попробуем все же изложить свое представление, абстрагируясь от ситуации с судом.
Становится ясно, что это совсем не «глупые девочки», случайно нарвавшиеся на тяжбу с политической системой и «обиженными православными». То, что они высказывают, — это по сути манифест гражданского самосознания, достаточно точные и последовательные идеи, бьющие в болевые точки современной российской социально-политической системы. Стоит, например, обратить внимание вот на такие высказывания Марии Алёхиной, сделанные ею в последнем слове: «Люди у нас в стране перестали ощущать принадлежность территорий нашей страны им самим, гражданам. Эти люди перестали чувствовать себя гражданами. Они чувствуют себя просто автоматическими массами. Они не чувствуют, что им принадлежит даже лес, находящийся непосредственно у них около дома. Я даже сомневаюсь в том, что они осознают принадлежность собственного дома им самим».
Здесь вскрывается очень глубокий конфликт между декларацией ценностей русской культуры и тем, как реально осознает себя человек в России, в родине этой самой культуры. Слова Алёхиной вскрывают, пожалуй, самую болевую точку — самоощущение современного человека в России, которое, может быть, определяет реалии российской жизни в целом. Трагичность этого конфликта в том, что в современной российской действительности человек и вправду не осознает себя частью того мира, в котором он живет. Мы практически не слышим протестов против уничтожения ландшафта Подмосковья, обсуждения директивного решения о расширении Москвы, которое принималось без всякого согласования с жителями Москвы и Подмосковья. Выходит, что большинство живущих не воспринимают окружающее их пространство как родное. Что это? Равнодушие? Апатия? Страх? Нечувствие? Где же влияние «традиционных ценностей», в отношении которых, похоже, складывается номенклатурно-политический консенсус?
А ведь отношение к своему, самому непосредственно близкому пространству, в котором протекает жизнь, — это индикатор того, насколько вообще человек осознает жизнь вокруг него, обстоятельства и свою роль в них. В конце концов, это вопрос о личностной идентичности, о мироощущении, о восприятии времени и пространства и своей ответственности за него. По тому, как человек ощущает ответственность за свой «малый мир», можно судить о том, знакомо ли ему вообще чувство ответственности или нет.
Локальное место жизни человека, его край, волость, прилегающая территория – то, без чего не может быть чувства родной земли. Это своего рода «малая родина», «малое отечество», с которого начинается любовь к Отечеству в целом. Поэтому замечание Алёхиной свидетельствует о ней как о человеке, испытывающем реальные патриотические чувства.
Здесь, однако, возникает другой вопрос. Он связан уже с позицией тех, кто, выступая на стороне Pussy Riot, старается выпятить как можно больше недостатков системы. К сожалению, эти люди часто встают в упрощенную позицию судьи (только с противоположной стороны), заявляя «кто не с нами, тот против нас». Какие бы ни были существующие институты в России, но вряд ли этично их объявлять абсолютным злом и судить всех, кто к ним принадлежит, например всех священников РПЦ МП без исключения, только лишь потому, что они принадлежат этому институту.
Чем плоха такая позиция? Прежде всего тем, что человек, занимающий ее, отказывается сообразовываться с положением людей и понимать, что для священника несогласие с линией патриарха стоит гораздо больше, чем для обычного мирянина — участие в акции occupy-суд. Во-вторых, тем, что не стремится быть услышанным широким кругом общества. На что рассчитывают те сторонники Pussy Riot, которые надевают балаклаву? Показать, что не зависят ни от кого? Явить презрение к «несмысленной толпе», «которая все равно ничего не поймет»? То есть, по сути, сказать, что «оппонент для меня — «никто». Что это — как не отчужденность по отношению к людям, которой достаточно в нашем обществе и за которую мы, кстати, критикуем номенклатуру?
Заметим, что сами заключенные девушки не столь категоричны. С их стороны мы видим готовность размышлять над ощущениями тех, кто «по другую сторону» баррикад, думать, продолжать корректировать свою позицию. Надежда Толоконникова в итоге признает, что группа допустила этическую ошибку. Алёхина оказывается способной назвать пресловутое выступление в храме Христа Спасителя «несколько нелепым актом», напоминает о высказанных со стороны группы извинениях и обижается, что эти извинения не признаются искренними.
Признание этической ошибки в такой ситуации многого стоит. Ведь, с одной стороны — защитники, многие из которых ждут прямой линии без отступлений, а с другой стороны — обвинители. И какова же реакция на признание? Со стороны «официоза» РПЦ — протодиякон Агейкин говорит, что «это не покаяние», и со стороны защитников тоже почти нет поддержки их заявлению. Более того, в частной беседе пришлось услышать недовольство таким заявлением.
Получается, что для многих защитников важны не столько судьбы акционисток и не диалог с обществом ради его просвещения, сколько возможность продвижения новой идеологии, новых идей, случай воспользоваться открывшимся люфтом. Да, в условиях современной социополитической ситуации защитников, конечно, можно скорее понять, чем обвинителей. Можно объяснить их отчужденность по отношению к оппонентам. Но только остается вопрос: не оказываются ли сами участницы Pussy Riot в заложниках такой отчужденности?
Автор — доцент философского факультета Высшей школы экономики
