Итак, протестное движение стало практически полностью левым. Этому способствовали четыре фактора.
Во-первых, «рассерженные горожане» декабрьского образца, довольно верно социологически описывались как люди с высшим образованием, самодостаточные, готовые работать и зарабатывать, дистанцирующиеся как от олигархов, так и от того, кого принято называть рабочим классом, а позже назвали «молчаливым моральным большинством». Их протест не мог быть длительным. Не потому, что «пингвины» и «хомячки» трусливы — в декабре в наводненном внутренними войсками и ОМОНом городе выйти на площадь, не имея никаких гарантий безопасности, было смелым поступком. И в тот день было мало красных флагов и организованных колонн, тем более не было попыток прорыва полицейского оцепления, по большей части — цветы и самодельные плакаты. К чему «пингвины» точно оказались не готовы, так это к длительному и бесперспективному стоянию на площадях напротив трибуны, с которой ничего путного для российского буржуа сказано не было.
Первые «рассерженные» выходили не к либералам, не к националистам и тем более не к левакам. Они выходили к власти, власти, которая в нулевые годы, по сути дела, и сотворила этот новый образованный городской класс, но в начале десятых его разочаровала. Что же, митинги его разочаровали не меньше. Буржуа по природе индивидуалист, его социальное общение протекает отнюдь не посреди разгневанной толпы. Да и заниматься средним классом никто из организаторов митингов не собирался. Буржуа не только индивидуалист, но еще и не дурак.
Во-вторых, красные флаги на улицах столицы 15 сентября — это вовсе не обязательно флаги убежденных коммунистов или хотя бы социал-демократов. Среди тех студентов и преподавателей, которые сегодня охотно идут за Удальцовым, добрая половина, если не две трети мартовских избирателей Михаила Прохорова. Если бы кто-нибудь провел социологический опрос среди студенческой колонны так называемого «Марша миллионов», то убедился бы, что идеалы у них вполне буржуазные. Окончив ВУЗ, они хотят быть успешными людьми, успешными в самом ненавистном для красных смысле — капиталистическом.
Нет ли здесь противоречия? Отнюдь. История новейшего времени знает немало примеров, когда левые смыкаются с правыми не по убеждениям, но тактически. Так, в США конгрессмен-либертарианец Рон Пол (правее не придумаешь) стал кумиром левой молодежи в его борьбе с «вольностями» ФРС США, а организованное левыми активистами (почти левыми ультрас) движение «Оккупируй Уолл-стрит» было поддержано справа протестами сторонников ультраконсервативного «Движения чаепития».
У нас Прохоров занялся политически странными вещами, его гражданская платформа стала даже в прямом смысле слова виртуальной, поэтому часть его избирателей вполне могла примкнуть к левакам просто потому, что больше пока нет никого, кто, как и Прохоров, обещает социальные лифты.
В-третьих. В последнее время официальная риторика все больше дрейфует в сторону левого популизма. Как верно указал мой друг и коллега по цеху Борис Межуев, на поверку это оказалось контрпродуктивной стратегией. Фантом «моральных молчальников» уступил место вполне реальным красным крикунам. Поднятая самой властью левая волна вынесла на свой гребень не какого-нибудь очередного лояльного сотрудника «Уралвагонзавода», а именно Удальцова.
Наконец, в-четвертых, когда не слишком умные клерикалы сражаются с не слишком умными антицерковниками, неизбежно усиливаются красные, которым и те и другие, извините, до лампочки. Иными словами, пока коллективный Чаплин сражался с коллективным Гельманом, усилился Удальцов.
И вот теперь в отношении красного протеста возникает три точки зрения. Согласно первой, левый протест куда лучше либерального, поскольку левые требования власти куда легче удовлетворить. Однако ведь речь уже идет не о риторике и не об очередном повышении пенсий, речь идет о другом устройстве государства. Чтобы выполнить новые левые требования, придется ликвидировать один из столпов «путинизма» — экономический центризм.
Согласно второй точки зрения, теперь всех должны напугать красные флаги и черные очки Удальцова. Все обыватели должны ужаснуться, какого беса они породили своим протестом, и броситься защищать остатки стабильности. Предположу, что Удальцова снова посадят на 15 суток, потом будут долго показывать по центральным телеканалам, а говорящие головы будут попутно им пугать малых детей. Но тогда власти придется хотя бы отчасти встать на сторону так называемой «либеральной общественности», что сложно осуществимо после летней пиар-разводки вокруг Pussy Riot и РПЦ.
Третья точка зрения рассматривает полевение протеста как шанс трансформировать политическую систему страны и перейти от «бандитизма» периода первоначального накопления к «цивилизованному капитализму»: левые, придя к власти, с одной стороны, легитимируют собственность, с другой — заставят акул-капиталистов уважать социальные обязательства, и в результате будет заключен новый общественный договор. Такое рассуждение, однако, хорошо для эры прогрессизма XIX века, а в России XXI столетия, где царствует полуфеодальный госкапитализм, левым не к кому обращать свои требования, поскольку договороспособная буржуазия, то есть такая, которая окопалась на родной земле и занята материальным производством и общественно-полезными услугами, практически отсутствует. Ее разве что дустом не травили все последние годы.
Поэтому к левому протесту надо относиться без детского страха, но и без глупой эйфории. А чтобы стабильность в новых политических условиях вернулась, необходимо широкое правое движение, без либеральщины и олигархата, такое, которое бы добивалось выполнения обещания власти сделать так, чтобы русский человек мог зарабатывать для себя и своих детей, не опасаясь, что его собственность будет отнята людьми в погонах или харизматиками в темных очках.
Этот тоже нелегко. Для удовлетворения правых требований потребуется реально независимый суд, реальная борьба с коррупцией, справедливые налоги, поддержка производственного бизнеса, другая полиция и другие чиновники. Но ведь это часть предвыборных обязательств действующего президента. И, кстати, он сам писал, что легко не будет.
