«Балтийский дом» проклял тоталитаризм
«Зеленый шатер» Людмилы Улицкой, чья премьера прошла в петербургском театре «Балтийский дом», распростирается на 43 послевоенных года и окантовывается двумя многозначительными кончинами — Сталина и Бродского. История России, запечатанная в рамки «от гроба до гроба» становится как будто чуть яснее, словно только теперь можно потрогать и рассмотреть заботливо предоставленные писателем вещдоки. По словам Улицкой, она писала «Зеленый шатер» в назидание современникам, которые в беспамятстве новоявленной свободы заново восславляют тоталитаризм и ностальгически вспоминают Кобу.
Режиссер Анджей Бубень уже ставил Улицкую: «Даниэль Штайн, переводчик» в театре на Васильевском оказался плодовитым на награды. Отдав Бубеню на передел «Зеленый шатер», Улицкая, кажется, заранее предполагала режиссерское разумение, при том что плотный текст чрезвычайно сложно переверстать для сцены. Бубень раскроил массив большой прозы на девять эпических моноспектаклей, где каждый персонаж обживает свой крохотный лоскуток пространства.
Саня (Юрий Елагин), Илья (Валерий Степанов), Миха (Дмитрий Гирев) — три друга со школьной скамьи, будущие диссиденты, гэбэшник Чибиков, партийная функционерша Антонина Наумовна (Регина Лялейките), Ольга, Тамара, Алена — все они ютятся в гнездах-повозках размером два на два метра. И свои монологи произносят с очерченного места, обращаясь в окружающую пустоту, не имея возможности ступить на твердую землю. Единственный, кому позволено передвигаться — устроитель похорон от Союза писателей Арий Львович Бас (Сергей Бызгу). Он, Харон камерной вселенной «Зеленого шатра», то и дело возит через бездонную реку Стикс повозки с душами маленьких людей.
Квадратные мирки ювелирно обставлены художницей Еленой Дмитраковой: тощий каркас качелей, разбитые ставни, скелет рояля — печальная и одновременно бесценная рухлядь. Поэтика спектакля разъединяет переплетающиеся в романной вязи судьбы советских диссидентов. Бубень вытачивает из каждого античную глыбу — грандиозных героев, которые вынуждены быть беспомощными. За пределами мироздания они не нужны.
После смерти каждый освобождается от тесноты советского квадрата — берет свою повозку и увозит ее вдаль. Колесницы постепенно выстраиваются в молчаливый ряд, а затем, когда все в сборе, оборачиваются полиэтиленовым тентом-шатром, напоминающим оставленный кокон окрылившегося насекомого.
Авторское, уничижительно-ласкательное название романа — «Имаго» — означает взрослую стадию развития насекомого. Оказывается, все это крошево поломанных судеб со временем превратилось в мушиное копошение на теле империи. Людей перемололи и выбросили — какая уж тут героика? И о чем тоскуют прославляющие тоталитаризм соотечественники?
