Пришедшая из Мехико грустная, но неизбежная весть о кончине 87-летнего Габриэля Гарсиа Маркеса — весомый повод вспомнить, чем памятен этот писатель, рьяный левак, друг или по меньшей мере собеседник многих латиноамериканских президентов с неоднозначной репутацией, а главное, фактический создатель «магического реализма» — особого творческого метода, как нельзя лучше отвечающего реалиям стран, где древнее, архаичное тесно переплетается с модернистским. Причем, как показала практика, это не только Латинская Америка, но и Балканы и, что важнее всего для нас, — Россия.
«Левачество» Гарсиа Маркеса (Гарсиа — фамилия его отца, Маркес — фамилия матери, так что называть его просто «Маркесом» не просто невежливо, но и некорректно), чья молодость и пора первых литературных успехов пришлась на 1950–1960-е годы, когда Латинская Америка, как и весь «третий мир», переживала бурные перемены, конечно, носило в основном эстетический характер.
Как только появилась материальная возможность, он вывез свою семью сначала в Испанию, а потом осел в Мексике, подальше от революционных потрясений. Но в молодости Габриэль — журналист, рецензент и начинающий писатель — с восхищением наблюдал за коммунистическим экспериментом в России. Достаточно сказать, что его большой репортажный очерк о фестивале молодежи и студентов 1957-го носил название «СССР: 22 400 000 квадратных километров без единой рекламы кока-колы!».
Но и упертым антиамериканистом он, разумеется, не был. В 1961 году с молодой женой и маленьким сыном объездил на рейсовых автобусах — знаменитых «грейхаундах» — весь юг США, чтобы своими глазами увидеть места, вдохновившие Уильяма Фолкнера на создание его Йокнапатофы — идеального топоса, замкнутого мира, безусловно, послужившего для самого Гарсиа Маркеса отправной точкой при создании его знаменитого Макондо.
Много лет спустя, в 2008 году, давая «добро» своему американскому биографу Джеральду Мартину — единственному официальному биографу писателя, который провел рядом с ним 17 лет, он с грустноватым юмором заметил, что «у каждого уважающего себя писателя должен быть англоязычный биограф». А еще раньше, в 1990-е, категорически запретил переиздавать в России свои произведения и издавать новые — потому что в СССР дела обстояли плохо не только с рекламой кока-колы, но и с покупкой авторских прав у популярных зарубежных авторов. К счастью, это недоразумение удалось разрешить к середине 2000-х.
Не менее примечательны и публичные жесты Гарсиа Маркеса. В 1982 году он впервые в истории Нобелевской премии наотрез отказался надевать обязательный фрак, резонно заметив, что на нем, человеке из народа, выходце из бедного далекого региона, фраков отродясь не носившего, это одеяние европейской элиты будет смотреться нелепо.
Чопорные шведские академики пошли навстречу строптивцу (возможно, у них был еще свеж в памяти облаченный во фрак донской казак Михаил Шолохов) — и Гарсиа Маркес предстал на торжественном церемонии в белоснежном праздничном наряде колумбийского крестьянина. Хотя крестьянином он, сын владельца аптеки, разумеется, никогда не был.
Но обо всех этих публичных жестах и подробностях биографии Габриэля Гарсиа Маркеса не стоило бы говорить, если бы не несколько литературных произведений, им написанных. В первую очередь это «Полковнику никто не пишет», «Осень патриарха», «Хроника смерти, объявленной заранее» и, разумеется, «Сто лет одиночества» — монументальный роман-сага, ставший родоначальником таких диаметрально противоположных и разноуровневых явлений, как латиноамериканская мыльная опера и магический реализм.
Формально «Сто лет одиночества» — это семейная хроника нескольких поколений семьи Буэндиа, основателей деревушки, а впоследствии городка Макондо, которые, как в любимой телепродукции домохозяек и пенсионерок всего мира, без конца женятся друг на друге и рожают друг от друга законных и незаконных детей, открывая порой в самый неподходящий момент, что они приходятся друг другу братьями и тетками.
Но куда важнее оказались не ветвистые перипетии романа, а мир, в котором они разворачиваются. Мир, где, как на монументальных фресках мексиканца Диего Риверы, политические деятели кажутся ацтекскими богами, волшебство так же естественно, как электричество, одни и те же события повторяются, как имя Аркадио в роду Буэндиа, и время ходит по кругу, что опять-таки смыкается с представлениями архаичных цивилизаций о цикличной природе всего сущего — в противоположность европейской модели, предусматривающей помимо Сотворения мира неизбежный Страшный суд.
Неудивительно, что после выхода в 1967 году этого ни на что не похожего романа критики и простые читатели просто ошалели. Впервые в истории литературы появилось произведение высочайшего художественного уровня, написанное на одном из самых распространенных в мире европейских языков — и при этом выражающее менталитет, в корне отличный от европейского!
Во всем мире начался бум латиноамериканский литературы, в интеллигентский обиход вошло шутливое присловье «Борхес-Маркес-Кортасархес» (конечно, и Хорхе Луис Борхес, и Хулио Кортасар пользовались известностью и до этого — но в гораздо более узких кругах), а в целом явление получило название «магический реализм».
Мало того: метод оказался не только чрезвычайно эффектным, но и «масштабируемым», применимым не только в Латинской Америке, где современные европейские ценности и подходы причудливо смешались с древнейшими индейскими, но и в других регионах, где произошел подобный микс. Ярчайший пример — Балканы.
Когда Милорада Павича называли «балканским магическим реалистом» — это некоторое упрощение, но не преувеличение. То же самое можно сказать и про «галлюцинаторный реализм» предпоследнего нобелевского лауреата Мо Яня. Что уж говорить про Пелевина и Сорокина?
Они ни в коем случае не эпигоны Маркеса или Борхеса, но сама идея, что нашу российскую вздыбленную реальность, в которой новейшее сталкивается с древнейшим, а революции аккуратно повторяются через поколение, можно адекватно выразить только путем смешения реалистичного с фантастичным, они, безусловно, позаимствовали не только у Гоголя и Булгакова (тоже южан, между прочим), но и у латиноамериканских кудесников. И лично у Габриэля Гарсиа Маркеса. И это значит, что «Сто лет одиночества» не закончатся никогда.
