Отношение публики к новаторским поискам в современном театральном (mutatis mutandis и не только театральном) искусстве может быть различным. Одни рукоплещут смелому новаторству, как это было, например, с постановками «Карамазовых» и «Бориса Годунова» п/у К. Ю. Богомолова, другие, напротив, брюзгливо замечают: «Мне не смешно, когда фигляр презренный пародией бесчестит Алигьери».
Полный плюрализм.
Но, вероятно, и тем и другим было бы интересно узнать, что зачатки нового творческого метода отмечались еще в театральном искусстве XIX века, причем скорее ближе не концу, а к середине давно минувшего столетия. В опубликованных в 1891 году воспоминаниях актер, а затем театральный антрепренер Н.И. Иванов рассказывал о быте провинциального русского театра. Ветеран сцены писал: «Эти грошовые представители храма Мельпомены в последнее время дошли до такой поражающей смелости, чтобы не сказать более, что переделывают, в смысле перефразировок и самовольных добавлений, классический репертуар. Язык Шекспира, Гоголя, Грибоедова этим господам кажется устаревшим настолько, что без их комментарий и без их соли эти авторы идти уже не могут». Согласно Иванову, особенно славился этим провинциальный актер Г.А. Выходцев, открыто утверждавший свое право на смелую трактовку — «Он пресерьезно отвечал: «Я не искажаю, а истолковываю!».
Далее приводились некоторые примеры такого истолкования. Монолог Фамусова в IV акте «Горя от ума» звучал как «Эй, сюда! Фонарей, свечей и люстров больше! // Где черти, дьяволы и домовые? // Ах, это ты, Софья Павловна, срамница, // Совсем негодная девица», а в популярной тогда трагедии немецкого драматурга Гуцкова «Уриель Акоста» слова, обращенные к главному герою: «Так просто нам скажи: // Во что ты веруешь?» (Акоста, как известно, был недостаточно благонадежен по части ортодоксального иудаизма), Выходцев интерпретировал следующим образом: «Акоста, Акоста! // Скажи нам просто, // Коль не секрет —// Жид ты иль нет?». Может быть, недостаточно политкорректно, но живо и остро.
Так что когда немецкий режиссер-филистер Петер Штайн оценивает постановку «Бориса Годунова» в истолковании К.Ю. Богомолова — «Это своеобразная фантазия господина Богомолова, и с Пушкиным она не имеет ничего общего. Кроме того, бесконечные включения поп- и рок-музыки... — я не считаю это возможным в сочетании с Пушкиным. Потом эти бесконечные видеопроекции, которые технически очень плохо исполнены. Я считаю, что это какая-то недозрелая, неосмысленная работа мальчика, не достигшего половой зрелости», — создается впечатление, что дух антрепренера Иванова вселился в знаменитого немца.
Но по здравому размышлению можно найти существенные различия между провинциальными трагиками XIX века и современными столичными новаторами. И Выходцев, и другие герои отсебятины были довольно просты и непринужденны в общении. Ни про кого нельзя было сказать, что напыщен он был не менее Козьмы Пруткова — в отличие от.
Другое, может быть, еще более важное отличие заключается в том, что смелые истолкования XIX века происходили на чисто рыночной основе. В казенных императорских театрах, получавших субсидии, отсебятина была минимальной, а пышным цветом она цвела в труппах, живущих исключительно на сборы от продажи театральных билетов, как потопаешь, так и похлопаешь. Что значительно снижает накал критики — что же делать, если публике нравились смелые истолкования или она, по крайней мере, ничего особенно не имела против?
Дирекция Императорских театров (тогдашний аналог Минкульта) за них не могла нести ответственности — ведь ни одной казенной копейки на них не было потрачено. А не казенной — в рамках более или менее снисходительной театральной цензуры изгаляйтесь, как хотите.
Нынешнее руководство Минкульта во главе с В.Р. Мединским, похоже, вдохновляется именно принципами Гедеонова и Теляковского. В императорских театрах (а равно в прочих получающих казенные субсидии учреждениях культуры) правила будет устанавливать государство в лице его агентов, но ничто не мешает частным образом представлять какую угодно вампуку. В том числе и вампуку с преогромнейшей фигой в кармане. Главное — на наш карман не посягайте, а в остальном творите, что хотите.
Оно вроде бы и хорошо, и либерально, и весь XIX век театры и прочие позорища существовали именно на таких принципах. Более того: в современной Америке эти принципы в части финансирования учреждений культуры действуют и по сей день. Вот будем и мы американцами или по крайней мере приближающимися к американскому идеалу.
Всё так, но проблема в том, что в США, живущих именно на таких началах, большие успехи демонстрируют лишь те виды творческой деятельности, которые тесно вписаны в рынок, даже более того — которые являются важной частью глобального рынка. Голливуд, индустрия звукозаписей. Они цветут и даже очень, но где же цветение американского театра, американской живописи, американской словесности? Их нету.
Цветение — как в высоких образцах, так и в забубенной вампуке (последней, естественно, больше) — наблюдается в Европе, где вообще всякое искусство является казенным (или в значительной степени казенным). Казна весьма снисходительна в эстетических требованиях, цензуру осуществляют не Минкульты, а тусовка (кураторы, интенданты, галеристы и пр.), но европейская модель финансирования культуры немыслима без преогромного Минкульта, ибо на рыночных принципах культура давно уже работать не в состоянии.
Поэтому принцип В.Р. Мединского «Творите, что хотите, только не за наш счет» вроде бы и убедителен, но по сути эквивалентен театральному возгласу «Умри, несчастная!». Не потому, что В.Р. Мединский злодей, а потому что в смысле финансирования культуры Россия —самая что ни на есть Европа. Просто просвещенная Европа обладает изысканными механизмами цензуры, которая везде необходима, потому что наша партия не блудница, она всем не может дать, а у нас с изысканными механизмами всегда было неважно.
Очевидно, будут пользоваться механизмами простодушными.
