«Давать деньги на блокбастеры — это дикость»
9 февраля в столичном театре «Русская песня» состоится премьера обновленной версии мюзикла Максима Дунаевского «Алые паруса». С композитором, народным артистом России встретилась корреспондент «Известий».
— Что особенного в новой версии «Алых парусов»?
— Вся музыкальная основа осталась, может быть, что-то перекомпановано. Честно скажу: я намеренно не ходил и не смотрел, что там происходит. Просто знаю, что сейчас постановка движется в правильном направлении. История Грина ведь достаточно проста, если ее усложнять, она станет громоздкой. Что и произошло с первой версией мюзикла, которая теперь считается «питерской».
— Говорят, она вышла неудачной.
— Я понимал это с самого начала и пытался вмешаться. Мне казалось, что постановка вступает в диссонанс с замыслом — и с идеями Грина, и с музыкой и словами. А диссонанс между постановщиками и авторами — очень плохая вещь. Иногда бывает, что постановщик побеждает, но для этого нужно быть таким режиссером, как Кирилл Стрежнев или Марк Захаров. С огромным опытом, с видением спектакля. Можно назвать, наверное, еще три имени тех, кто может разрушить авторскую систему координат, создать свою и не навредить, а сделать лучше. В данном случае этого не произошло. Но и мое вмешательство ни к чему не привело, кроме как к напряжению, ссорам, письмам, которые каждый день я писал то режиссеру, то продюсеру. Этот случай научил меня, что письма ни к чему не приводят: если люди что-то задумали, они так и сделают.
— Вы часто вмешиваетесь в постановки?
— Нет, стараюсь вообще этого не делать. Вот если бы у нас, как в Америке, была практика лицензирования спектаклей, тогда имело бы смысл. Там я ответственен за эталонный спектакль: мы спорим, бьемся, но в итоге мы его создаем. А дальше — будьте любезны, исполняйте, как мы задумали, по лицензии. У нас такого нет, так что театрам лучше не мешать.
Во-первых, потому что меня не хватит на всё. В свое время «Три мушкетера» и «Мэри Поппинс» быстро разлетелись по театрам. За 10 лет история о Д’Артаньяне была поставлена в ста театрах не только в России, но и за рубежом. И до выхода фильма, и во время него, и даже до сих пор ее продолжают ставить — в Болгарии, Венгрии. Это рекорд, который я вряд ли когда-нибудь побью.
Во-вторых, моя работа к моменту постановки закончена, это выпущенный голубок. Я уже живу другими сочинениями и произведениями.
— Вы согласны с мнением, что мюзикл — несерьезный, легкомысленный жанр?
— Мюзикл за 100 лет доказал, что он не просто серьезный, а всеобъемлющий жанр, которому подвластно всё — от комедии до трагедии. Он вышел из оперетты, но оперетта существует сегодня исключительно как музейный жанр. Кто сегодня будет писать оперетту?
А оперетта, в свою очередь, вышла из комической оперы. Поэтому мюзикл во многом продолжает и оперную традицию. «Порги и Бесс» Гершвина, «Призрак оперы» Уэббера — это оперные спектакли, только современные, написанные современным и, что очень важно, доходчивым языком. В отличие от классической, серьезной оперы, которая сегодня, как мне кажется, пребывает в абсолютном кризисе. Баловство с ней может себе позволить только Родион Щедрин, который блистательно это делает. Есть, конечно, еще Владимир Кобекин, но и он пришел к опере-мюзиклу, написав «Белую гвардию». Время покажет, насколько всё это актуально. Да, театры ставят. Да, критикам нравится. Но мне кажется, этого мало.
— Но вы сами только что закончили оперу «Шинель» по Гоголю.
— Это тоже опера-мюзикл. Мы назвали ее «актерской оперой»: там будут играть поющие драматические актеры, как это делается в мюзикле. Язык музыки будет простым, доходчивым, основанным на традиции городской, русской, цыганской песни. На сцену я хочу посадить ансамбль, который будет создавать трактирный угар. В американском мюзикле это были бы пианист с сигарой в надвинутой на лоб шляпе, исполнитель на банджо в промокшей от пота рубашке. У нас — чуть по-другому. Фортепиано тоже будет, без него трудно обойтись, еще гитарист-семиструнник, скрипач и ударник. Но при этом ребята будут и серьезную музыку играть, она там есть — ведь это всё равно трагедия. Думаю, хороший получится контраст.
— Вы говорите о доступности языка. Значит, композитору нужно идти на поводу у публики?
— Нет. На поводу у публики я никогда не шел и не пойду, я всегда тянул за собой, и это получалось. Но язык должен быть простым. Вот у Исаака Дунаевского — сложный язык или простой? С одной стороны, сложный, песни ведь все в трехчастной форме. Это обязательно куплет, потом некая связка и припев. Но они запоминаемы. Это особая мелодическая, песенная энергетика, которую способен нести только талантливый человек. Специально так придумать невозможно. Либо попадание происходит, либо нет. Да, оно бывает и на трех звуках, но я такое не люблю.
Например, мне говорили, что «Ветер перемен» или «Ах, этот вечер» никогда хитом не будут. Никогда. Музыка там сложная. Но в итоге я доказал и себе, и другим, что это не так. Значит, не такая примитивная у нас публика. Значит, что-то ее трогает, заставляет еще раз послушать песню. Очень редко хит рождается «с одного прослушивания», это совсем уж редкие попадания типа «А нам всё равно» — когда человек выходит из кино и уже насвистывает. Так бывает с совсем уж простыми мелодиями. А «Ветер перемен» и «Ах этот вечер» довольно сложны, они написаны как раз по лекалам Исаака Дунаевского. Это мне всегда особенно дорого.
Сейчас говорят, что бездарные люди оглупляют народ. На самом деле они не опускаются до уровня народа, а опускают народ до своего уровня. Наших так называемых продюсеров в эстраде даже композиторами уже не называют, потому что никто не знает, кто там сочиняет музыку. А ведь это целая фабрика. Вот они, к сожалению, и делают эту жуткую работу, совместно с программными директорами радио.
— За киноиндустрией вы следите?
— В кино происходят странные процессы. С одной стороны, мы получаем «Оскары» и «Золотые глобусы». Я уверен, что Звягинцев «Оскара» получит, вот совершенно уверен. Там даже рядом никто не стоит. А с другой стороны — кино как такового-то и нет. Мы всё время говорим про советское кино, но ведь оно жило благодаря плеядам режиссеров. Да, были кое-где дыры, провалы, но не существовал один оскароносец Бондарчук в замкнутом пространстве. Или Тарковский — при всех тех гонениях, которым он подвергался на родине. Рядом с ними стояли мощные режиссеры, плеяда, которая работала и зарабатывала себе мощный авторитет. Этого сейчас нет. Нет государственной политики. Деньгами вроде как помогают...
— Так это же хорошо.
— А на мой взгляд, помогать-то и не надо. Кино — коммерческий жанр. Во всем мире это шоу-бизнес, вот пусть продюсеры и научатся сами отвечать за деньги, которые они где-то достанут. И отвечают пусть своими домами и мерседесами, на которых они ездят вне зависимости от того, провалился фильм или нет. Помогать надо таким, как Звягинцев, который ходил, выпрашивал эти деньги у министерства годами. Молодым авторам на молодое кино. Например, на Ханты-Мансийском фестивале показываются талантливейшие молодые ребята, которые снимают в лучшем случае за несчастные $100 тыс., а то и меньше. И снимают такое кино, что можно засмотреться. Да и денег им нужно меньше — для Минкультуры и для страны это будет совсем маленькой суммой, не той, которую они дают на блокбастеры или Михалкову. Нет, я не против Михалкова. Но как можно на блокбастеры деньги давать? Это ведь дикость!
— «Левиафан» вам так понравился?
— Это не мое кино, но не признать талант я не могу. Как с Шопеном: я Шопена не люблю, но не могу не признать, что великий композитор. Фильм Звягинцева блистательно сделан. Это режиссер международного уровня. А Бекмамбетов, на мой взгляд, — не режиссер, а чистая коммерция.
— В музыке тоже полно коммерции.
— Но шоу-бизнес никто и не поддерживает. А вот классическую музыку поддерживать надо. Я ходил к министру, говорил с ним об этом. Ведь когда-то были Музфонд, Литфонд, которые поддерживали тлеющее творчество, и из этого что-то получалось. Были великие писательские, композиторские имена, которым помогали не просто зарплатой, а делом. Музфонд проводил свои фестивали, приглашал композиторов. В Минкультуры была коллегия, которая закупала у композиторов серьезные произведения.
Черт с ним, с шоу-бизнесом. Даже про мюзиклы не говорю — не надо их поддерживать, они сами выживут как смогут. А вот классическое искусство — обязательно надо. Литература практически исчезла. Композиторские имена — тоже. Вот назовите кого-нибудь из молодых? Я-то знаю, но больше никто о них не слышал, и это трагедия. Я счастливый человек — родился тогда, когда высокое искусство поддерживали, и поэтому меня сейчас знают.
— Вы довольно часто бываете в США. Чувствуете напряженное отношение к России и русским?
— Нет, в массе всё это никого не интересует: любой американец думает прежде всего о том, чтобы было хорошо внутри его страны. А кто там что проиграл, чей Крым и так далее — это никого не волнует.
Мы сделали из себя самостоятельную, великую страну. Непонятно, правда, как всё будет дальше, но последние годы и рейтинги нашей страны, и лично президента были очень высоки, выходили на первые места в мире. В международной политике мы очень далеко шагнули и явно выигрываем все битвы, какие можно. Но мы забыли про важную вещь: чтобы быть великой страной, нужно, чтобы внутри страны всё было в порядке. У нас, как мне кажется, сейчас наступила фаза катастрофы, хотя явно об этом никто не говорит. Надеюсь, когда-нибудь все эти неприятности закончатся.
