«Эксперименты вроде «Тангейзера» в нашей академии не проходят»
С 2015 года Летняя академия кинематографического и театрального искусства Никиты Михалкова переходит на круглогодичный формат. Абитуриенты со всей страны смогут пройти дополнительное профессиональное обучение по четырем специальностям: актерское искусство, режиссура кино и телевидения, кинооператорство и продюсерство. Основатель академии режиссер Никита Михалков рассказал «Известиям» о важности атмосферы во время обучения, экспериментах и профессионализме.
— Почти ровно год назад вы в общих чертах обрисовали контуры круглогодичной академии. С тех пор многое изменилось — грянул кризис, упал рубль. Пришлось ли как-то корректировать свои планы?
— Проблемы организационные и финансовые — они всегда есть, их приходится решать постоянно. Но с точки зрения сути академии — нет, ничего менять не пришлось.
— То есть все основные идеи остались в неприкосновенности. Актерский банк данных, например?
— Конечно, ведь одно неотделимо от другого. Существование такой академии с мощным потоком абитуриентов позволит нам накапливать картотеку актерского резерва. Вся информация, которую они нам присылают, — портфолио, фото, эссе — всё это останется в работе. Опять же, если кто-то сегодня не поступил, но мы видим в нем потенциал, соискатель попадает в список ожидания. Это же не робкие первокурсники, а состоявшиеся люди с образованием. Для них нет сложности запрыгнуть в уходящий поезд и начать обучение с середины.
— Сколько человек планируете набрать в этом году и будет ли это число увеличиваться?
— Пока 80 человек. Я бы настаивал на том, чтобы в будущем студентов было не больше 100. Есть масса примеров, когда количество не переходит в новое качество. Академия должна остаться элитной и собирать, что называется, crème de la crème. Важно не только, что студенты унесут с собой из академии, но и что они привнесут в нее. Должно быть взаимное проникновение и тех, кто учит, и тех, кто учится.
Академия предполагает чрезвычайно интенсивное обучение. Мастер-классы с самыми разными людьми — условно говоря, от композитора Ллойда Уэббера до поэта Евгения Евтушенко. Обязательные просмотры фильмов и их совместное обсуждение. А по итогам года — два спектакля и 5–6 фильмов. Но главным результатом обучения должна стать такая неуловимая и неосязаемая вещь, как атмосфера. Именно из этого бульона рождается настоящий фильм или спектакль.
— Вы собираетесь привлекать какие-то дополнительные источники финансирования?
— Пока мы обходимся своими силами. Возможно, для того чтобы существовать дальше, мы должны будем искать спонсоров. Мы не собираемся превращаться в государственную институцию, так как это влечет за собой дополнительные ограничения в утверждении учебной программы. Я надеюсь, что рано или поздно появятся люди, которые захотят в это дело вложиться. Когда будут первые результаты и все увидят, что мы предлагаем стоящий проект.
Моя мечта — чтобы к актерской, режиссерской и операторской мастерской добавилась и сценарная. Тогда будут созданы все условия для всесторонней обкатки идей задолго до создания самого фильма. Это вещь сколь необходимая, столь и редкая. В современном кино сведен к минимуму подготовительный период. Как явление в кино, а особенно на телевидении, почти исчезли репетиции. Приехал на съемочную площадку (дай Бог, хоть правильную папку с собой захватил) — и читай прямо с листа! Свет поставили, «восьмерку» отсняли с двух дублей, 15 минут — и сцена готова. Три дня — вот и вся серия. В финансовом отношении, конечно, это всё прибыльно, но для любой творческой индивидуальности — просто самоубийство.
— Плата за обучение составляет 400 тыс. рублей — не слишком ли большая сумма, особенно в кризис?
— Действительно, была идея эти 400 тыс. уполовинить. Но я был категорически против. Мои «друзья», конечно, увидят здесь еще одно доказательство моей чудовищной алчности. А я убежден, что за высший класс обучения нужно и платить, как за высший класс. Конечно, талантливым людям, которые не могут сразу собрать всю сумму, мы поможем — в счет будущих доходов. Здесь мы убиваем сразу двух зайцев. Мы берем на себя обязательства устроить выпускника на работу и даем возможность вернуть нам долг. Для поступающего — это твердая уверенность в своем трудоустройстве. Сегодня это самое трудное в актерском деле — найти достойное рабочее место. Мы будем помогать с работой всем выпускникам — наша картотека будет открыта и доступна для каждого.
Кроме того, мы очень аккуратно будем выстраивать работу с регионами. В интересах любого театра иметь в труппе актера, прошедшего такую школу. Поэтому мы предлагаем регионам оплатить их обучение. Для актера же это и трудоустройство, и определенный социальный лифт.
— Заранее обещанное трудоустройство напоминает советскую систему распределения. Любопытно, что Мосфильм в порядке эксперимента собирается частично вернуться к системе госзаказа…
— А зачем от нее бежать, как черту от ладана? Что в ней было такого плохого, в советской системе? Актеры были трудоустроены. Мало того — я перешел из Щукинского училища во ВГИК, чтобы избежать обязательных 3 лет работы в театре. Обязательных, понимаете! Расскажите современному актеру, который 8 лет не может устроиться, об этой «кабале» — он будет только рад в нее вернуться!
— Возрастной ценз будет?
— 35 лет. Но могут быть исключения. Например, когда я читал мастер-класс студии Ли Страсберга в Нью-Йорке, в зале среди новичков сидел сам Пол Ньюмен. Даже достигнув успеха, люди там продолжают учиться. Конечно, помимо прочего, в студию Страсберга возвращаются, чтобы вспомнить, а также поддержать свою alma mater. Раз в год знаменитые выпускники собирают обед с чрезвычайно высокой платой за участие. Это светское мероприятие — все общаются, фотографируются, а вырученные средства отправляются на содержание студии. Такой красивый, благородный способ сказать спасибо.
— Можно сказать, что студия Ли Страсберга для вас это своеобразный ориентир для академии?
— В каком-то смысле да. Студия Страсберга — это, в сущности, студия Михаила Чехова. Он ее организовал в соответствии со своими идеалами актерского братства. Для меня система Чехова — важнейший ориентир в творчестве. Я вообще думаю, что режиссерские уроки Вахтангова, система Станиславского и актерская техника Чехова покрывают абсолютно весь необходимый материал. Надо только уметь всем этим пользоваться. Перед любой творческой единицей стоят два вопроса — «что?» и «как?». Так вот, «что» дают родители и Господь Бог. А «как» — хорошие учителя. 98% актеров просто не знают, что смех и слезы находятся в диафрагме. Это чисто техническая вещь, бензин, который обеспечивает эмоцию. В актерском ремесле много таких, казалось бы, простых вещей, которым тем не менее нужно учиться.
— Преподавательский состав академии будет тот же, что и на летних курсах? Насколько велико будет ваше личное участие?
— Я сейчас не буду говорить про преподавательский состав. Он настолько звездный, что будет выглядеть, будто я приманиваю студентов только за счет имен (смеется). Могу сказать только, что преподаватели будут постоянно меняться. Что касается моего участия, я буду читать мастер-классы по основным направлениям тех систем обучения, которыми мы будем пользоваться. Моя же главная задача — это стратегия развития академии в целом, корректировка ее работы и направлений ее деятельности. Конечно, у меня есть свои представления, что такое хорошо и что такое плохо. Коллеги могут не соглашаться со мной в деталях, но они настоящие профессионалы, а значит, у нас есть общая почва.
Эксперименты типа «Тангейзера» не проходят в нашей академии. Не потому, что оскорбляют чувства верующих или «пуританскую мораль», а потому, что сразу видно, для чего это сделано. Можно смотреть или не смотреть, ругать или поднимать на щит, но факт очевиден — там просто нет ничего настоящего. Того, ради чего стоило бы биться до конца. Меня интересуют возможность создавать миры — экранные или сценические, — наполненные энергией автора. Любой классик, Чехов это или Островский, может волновать людей, сидящих в зале. Для этого не надо никаких особых ухищрений. Времена меняются, но основополагающие вопросы остаются неизменными: любовь, жизнь, смерть, родители, дети.
Как говорил Бергман: «Искусство должно потрясать, попадая сразу в сердце, минуя промежуточную посадку в области интеллекта». Я хотел бы вернуться к чистому, ясному творчеству, которого сейчас так не хватает. Мой дед, Петр Кончаловский, уходил в «Бубновый валет» не потому, что ничего не мог сделать в классической живописи. Наоборот, все авангардисты тех лет могли гениально нарисовать карандашом и кисть руки, и женскую ступню — самое трудное в живописи. Они слишком хорошо работали в традиционной манере, и поэтому искали новые формы. Я сейчас меньше всего хотел бы выглядеть ретроградом, который против абстрактной живописи. Абсолютно нет, но накапать на холст, размазать ногами — это не искусство. Когда я вижу эффект ради эффекта и за этим не стоит труда и ремесла — мне это просто неинтересно. Это вулкан, извергающий вату.
Профессионализм профессионализму рознь. Федотов — отставной офицер, без художественного образования. Но любая картина — «Сватовство майора» или «Завтрак аристократа» — поглощает и завораживает. Я могу восхищаться Рубенсом, но это очень далеко от меня. А Федотов — близок. Мне не представляет больших трудов увидеть на его картинах себя. Может быть, это самонадеянно, но мне вообще кажется, что для познания мира достаточно одной русской литературы. Вся жизнь человеческого духа во всех ипостасях, в любых ситуациях, от начала до конца явлена в русской классической литературе.
— А сегодня, на ваш взгляд, русская литература жива?
— Думаю, да. У меня было опасение лет 10 назад, что всё закончилось, но как и с кино, я вижу позитивное движение. Убежден, что традиции русской литературы пусть и перерождаются в современной России, но не вырождаются. Другой разговор, что само чтение как перелистывание страниц уходит в прошлое. С электронной книжкой удобно, спору нет. Но тактильность уходит, и это печально.
— Продолжая разговор о литературе — на днях стало известно, что британцы будут делать сериал по книгам Бориса Акунина. В частности, по роману «Статский советник», на российской экранизации которого вы были художественным руководителем. Как считаете, из этого получится что-то хорошее?
— Честно говоря, у меня на этот счет большие сомнения. Когда на Западе ставят Достоевского, на выходе получается «достоевщина». Все в мире признают — великий писатель! — но понимают из него процентов 10. Убийство старушки из-за денег — это понятно. А то, что следует за этим, — уже не очень. Всё списывается на «загадочную русскую душу». Сколько я не видел постановок, не понимают они веры и искренности Алеши Карамазова или глубины характера Николая Ставрогина. С Толстым легче, а с Достоевским совсем беда.
Я не сравниваю Акунина с Достоевским, нет. Но уверен, что проблемы будут те же самые. Это телевизионный сериал с интересом посмотрят на Западе, и даже, наверное, покажут у нас здесь, но весь интернет будет бурлить едкими комментариями: «Посмотрите, какой кошмар!». Водка, медведи, цыгане, граф Орлофф и т.д. Мы всё это уже проходили.
Впрочем, и тот фильм, который мы делали, был не совсем по Акунину. С его разрешения я несколько развил роль князя Пожарского. И вопреки книге у нас Фандорин не уходит со службы, как обиженная девочка. Он же офицер, дававший присягу. Поэтому, несмотря ни на какие унижения, он ей должен быть верен. Убеждать сделать этот финал пришлось кровавыми слезами, и к чести Акунина — он согласился.
— Если говорить о культурной экспансии России — многие кинематографисты неожиданно сменили вектор и двигаются уже не на Запад, а на Восток, в Китай. Нас может ждать что-то хорошее на этом пути?
— Жан-Жак Анно одним из первых уловил этот тренд — и снял там полностью китайскую картину «Тотем волка». Западный мир давно уже движется в этом направлении. Буквально все озабочены китайскими проблемами, из фильма в фильм путешествует китайская мафия, многие китайские актеры постоянно играют в голливудских картинах. Долго было неясно — это Китай стремится на Запад или Запад стремится в Китай? Сегодня стало понято, что Западу Китай нужнее, чем наоборот. Китай понял, что может существовать самостоятельно.
Я работал с китайцами — откликнулся на просьбу и стал супервайзером русских сцен в фильме о последней битве с японцами в конце Второй мировой («Балет в пламени войны» Дуня Чуня. — «Известия»). Это очень масштабная, высокотехнологичная картина. Я подобрал актеров — Наталью Суркову и Егора Корешкова — и руководил постановкой русского сегмента. Сразу скажу, работал с интересом и свою часть, мне кажется, сделал достойно. Массовые сцены там, к сожалению, сделаны очень приблизительно и нашему зрителю будут резать глаз. Например, я им говорил — не может быть так, чтобы у офицера в 1945 году не было ни одной медали на груди. Но это уже было внедрение в чужую сферу ответственности.
— А поступали с китайской стороны предложения возглавить какой-нибудь проект?
— Предложения поступают, конечно, но есть свои нюансы. Например, фильм о том, как советские и китайские силы предотвратили покушение японской разведки на Сталина. Тема, интересная обеим сторонам, и во многих отношениях интересный опыт, но я бы работал технично, без страсти, не так, как на «Солнечном ударе», например. Нужно искать темы, которые были бы близки обеим сторонам. Надо еще иметь в виду, что китайский зритель очень искушенный. Хотя в Китае действует голливудская квота, они знают, кто такой Терминатор.
Если вдуматься, в дзен-буддизме много схожего с нашим менталитетом, русской созерцательностью, мало кому доступной. Гениальная фраза: «Кидай в меня камни, кидай в меня грязь — я река». Чувствуете масштаб? Нам он тоже не чужд. Следуй высшему замыслу, а зачем — один Бог ведает. А понятно будет только через 500 лет. В первую очередь это территория артхауса, но когда-нибудь, может быть, удастся найти общую почву и для большого зрительского кино.
