«Новый закон даст нам единую базу отказов или согласий на донорство»
Новый законопроект о донорстве и трансплантации, как ранее писали «Известия», разработан Минздравом, уже находится в правительстве и будет внесен в Госдуму в осеннюю сессию. В нем будут детально прописаны все аспекты донорства и трансплантации, в том числе детского посмертного донорства. Например, в качестве лиц, которые могут дать согласие на донорство органов в случае смерти несовершеннолетнего, указаны только родители. Поэтому ни в отношении детей из детдомов, ни детей, находящихся под опекой, эта процедура невозможна.
Но даже не «детские» главы делают законопроект революционным. Самое главное, что даст новый закон всем нам, — это электронный федеральный регистр доноров органов, донорских органов и пациентов-реципиентов.
— Национальные регистры доноров и реципиентов существуют во всех странах, а в России регистр будет вводиться впервые, — сообщили «Известиям» в Минздраве РФ. — Регистр сможет вступить в силу только после принятия нового закона, где предусмотрена отдельная глава, которая подробно описывает положения регистра, механизмы его наполнения, работу специалистов с этим регистром, то, каким образом можно будет запросить из регистра информацию.
Что изменится в трансплантологии, как на ее развитие повлияет детское посмертное донорство и почему всё же нужна презумпция согласия на донорство? Об этом обозревателю «Известий» Елене Лория рассказал академик РАН, директор ФГБУ «Федеральный научный центр трансплантологии и искусственных органов им. академика В.И. Шумакова», главный трансплантолог Минздрава РФ профессор Сергей Готье.
— Сергей Владимирович, что изменит новый закон, помимо разрешения детского донорства?
— А вы знаете, что детское донорство формально не было запрещено законом «О трансплантации органов и (или) тканей», который был принят еще в 1992 году? В нем возраст посмертного донора не был ограничен. Но для того чтобы использовать органы умерших детей, в частности, сердце и легкие, в которых очень нуждаются, если речь идет о маленьких детях (им невозможно пересадить органы взрослого), нужно диагностировать смерть мозга.
В декабре 2001 года был издан приказ № 460 «Об утверждении Инструкции по констатации смерти человека на основании диагноза смерти мозга». Это не закон, а рабочий документ — приказ Минздрава, которым пользовались до января 2016 года. Но этот регламент касался только взрослых, поэтому и не было технической возможности установления диагноза смерти мозга у ребенка.
— То есть де-юре детское органное донорство было разрешено, а де-факто — невозможно?
— Да. Де-факто невозможно, потому что не было протокола.
По этому поводу было много разных мнений. Они основаны на чисто эмоциональном восприятии самого факта изъятия органов у ребенка. Понимаете, как это звучит…
Но в 2015 году специалисты Минздрава — неврологи, реаниматологи — разработали документ, который с 1 января 2016 года вступил в действие. Это новая инструкция о констатации смерти мозга человека, включающая возможность постановки этого диагноза детям начиная с одного года.
Таким образом, с 1 января 2016 года в нашем государстве нет ни законодательных, ни административных проблем с использованием детских органов посмертно. Но всё равно ничего не происходит. Понимаете, что само решение совершить эту акцию…
Чтобы вся эта процедура произошла, нужно чтобы реаниматологи, которые наблюдают умирающего ребенка, не могут спасти ему жизнь и констатируют смерть, обратились к родителям с вопросом, согласны ли они на изъятие органов умершего ребенка. Этого еще в нашей истории не было.
— Но после принятия нового закона всё заработает?
— Да, в него будут вкраплены аспекты, нюансы детской трансплантологии. Они будут отдельно прописаны. Но это не произведет какой-то революции в детском донорстве.
— Для детей не предусмотрена презумпция согласия?
— Нет. Изъятие органов у умершего ребенка возможно только с согласия родителей. Ни у бабушек-дедушек, ни у опекунов такого права нет. Это сделано для того, чтобы исключить инсинуации, что сейчас всех сирот «пустят на органы».
— Сколько трансплантаций выполняет в год ваш институт?
— Мы проводим чуть больше четверти всех трансплантаций, выполняемых на территории Российской Федерации. В стране таких операций 1200–1400 в год.
— Что важное, помимо моментов, касающихся детского донорства, есть в новом законопроекте?
— Новым законом предусматривается создание регистра прижизненного волеизъявления, которого до сих пор нет. Наш закон 1992 года, как и многие другие законы о трансплантации, основан на презумпции согласия. Но реальной возможности выразить свое НЕсогласие у человека нет. Чтобы он имел это право, должна быть создана электронная база отказов или согласий. Это первый регистр.
Второе — должен быть регистр летальных исходов и, соответственно, регистр представления этих летальных исходов к рассмотрению в качестве источника донорских органов. Например, человек умер от черепно-мозговой травмы. Это типичный случай, который можно рассматривать как возможность получения донорских органов. По каким-то обстоятельствам эти донорские органы не были взяты. Спрашивается, почему национальный донорский ресурс не используется? Этому можно найти объяснение. Например, умерший человек страдал туберкулезом. От него невозможно взять органы, но это должно быть задокументировано и представлено в регистре.
Регистр должен быть создан по донорам, по органам, изъятым у них, по реципиентам, ожидающим трансплантации, и по тому, куда этот орган направлен, кому он достался и что с этим реципиентом дальше будет. Это должна быть огромная электронная база, аналоги которой за границей есть. Скажем, в Соединенных Штатах любой регистр можно найти.
— А как будут доставляться органы? Сейчас, если появляется донор, например, на Дальнем Востоке, вам привезут орган?
— Я думаю, что сейчас нам его не привезут. Привезут к нам его через несколько лет, когда в полную силу заработает этот новый закон, который предусматривает организацию общероссийской государственной системы снабжения донорскими органами. Вот тогда теоретически мы можем рассчитывать на то, что орган из Владивостока привезут в Москву, или, наоборот, — из Москвы в Хабаровск. Тогда для этого нужно создавать материальную базу, транспортную логистику. Это законом предусматривается.
— В федеральном регистре должен быть каждый гражданин, потому что он должен или отказаться, или согласиться?
— Нет. Мы с вами прочтем в газете, что такой закон принят и теперь мы можем завтра пойти и написать. Но мы заняты и не пойдем. В мировой практике использования этих регистров их посещаемость около 5%. Всё остальное население просто не связывается с этим. И на этом основании работает презумпция согласия. Это очень широко распространено в Европе: в Прибалтике, в Австрии, в Италии — в тех странах, где это развивается.
— Если человек не отказался от донорства при жизни, то если с ним что-то случится, будет действовать презумпция согласия?
— Да. Но еще учитывается мнение родственников. Не спрашивается у них, но если они против (там так и прописано), то их мнение учитывается.
Но если человек при жизни сказал, что он хочет стать донором, то здесь мнение родственников учитываться не будет.
— Похоже, даже после принятия закона большого прорыва в части, касающейся донорских органов, ждать придется не менее четырех-пяти лет?
— Конечно. Но из моей более чем двадцатилетней практики следует, что огромного количественного прорыва в области трансплантологии просто нельзя ждать, и не только потому, что это очень дорого. Дело в том, что все трансплантации совершаются за государственный бюджет. У нас нет платной трансплантации. И это правильно. Но еще нужно сформировать общественное мнение, вырастить плеяду врачей, изменить менталитет людей, которые по-другому бы стали относиться к донорству.
— Есть люди, стоящие в очереди на трансплантацию, появляются донорские органы. Кто принимает решение, какому именно пациенту достанется этот орган? Как это происходит в других странах?
— И в других странах, и у нас, в частности, в Москве, существует координационный центр органного донорства. Это организация, которая фиксирует все листы ожидания всех учреждений, которые занимаются трансплантаций на территории Москвы. В соответствии с компьютерным анализом этого листа выпадают две, три или одна кандидатура, которой должен достаться этот орган.
— Что учитывается? Порядковый номер в очереди?
— В первую очередь учитывается совместимость. Очередь, конечно, тоже. Если есть несколько человек с приблизительно одинаковой совместимостью, но один стоит два года в очереди, а второй только что встал в нее, понятно, что орган достанется тому, кто ждет два года.
Если человек лежит в отделении реанимации на механической поддержке кровообращения и ему нужно было сердце еще вчера пересадить, конечно, он получит это сердце, а не более стабильный пациент, который лечится медикаментами. Есть разные подходы, которые определяются международной практикой.
— Нужно будет выстраивать инфраструктуру — достаточно большую и сложную?
— Да. Примеры есть. Наиболее четкая, понятная и совершенная организация — в Испании, где родилась система обеспечения донорскими органами. У нас, я считаю, пилотный проект — это Москва. Здесь всё работает очень четко.
— Человек умирает. У него остановилось сердце, но остальные органы всё равно какое-то время пригодны для пересадки?
— Конечно, даже при остановке сердца. Например, почки. Легкие — хуже.
Но по общемировому мнению качество органов и отдаленные результаты трансплантации, конечно, лучше после изъятия на фоне сохраняющегося кровообращения, то есть в условиях смерти мозга, а не после смерти в результате остановки сердца.
Читайте также:
