Когда 15 лет назад два экономиста инвестиционного банка Goldman Sachs ввели в публичный оборот термин БРИК, потом превратившийся в БРИКС, речь ни в коей мере не шла о политическом субъекте. Дело обстояло совершенно противоположным образом: объединенные этой аббревиатурой страны к 2050 году должны были превратиться в наиболее интересные рынки. Метафора рынка, как известно, субъектности не предполагает — она в первую очередь очерчивает пространство реализации интересов инвестора. А пространство не может, или как минимум не должно, иметь способности к самостоятельному действию.
Ровно по этой причине появление БРИКС изначально было встречено с настороженностью всеми странами, включенными Goldman Sachs в это объединение. На заре превращения этого объединения из «бумажного» в реальное мы как раз исследовали восприятие идеи БРИКС элитами этих стран. Главным для всех элит вопросом было то, сможет ли этот придуманный банкирами блок превратиться в реальный политический субъект. Есть ли потенциал у столь разных стран договориться, насколько неразрешимы взаимные противоречия, и сводимы ли структуры интересов? Наконец, насколько велик потенциал взаимного доверия, чтобы можно было рассуждать о возможности согласованных действий?
Однозначного ответа на эти вопросы тогда не было ни в одной из стран. Что, впрочем, отнюдь не помешало становлению БРИКС как института: руководители стран объединения мудро решили концентрироваться на том, что сближает, а не разъединяет. В итоге оно возникло в формате клуба, где в комфортной атмосфере можно обсуждать важные проблемы. Как и любой клуб, БРИКС является своего рода социальной сетью: он не имеет вертикали власти и исходит из принципов совпадения интересов и добровольности.
Но это ничуть не помешало вырастанию БРИКС в совершенно иное, глобальное явление, демонстрацию которого мы и наблюдали на нынешнем, юбилейном саммите в Йоханнесбурге. Финальная декларация из 102 пунктов, охватывающая все глобальные вопросы и заявляющая сформированную позицию практически по всему их спектру — от неделимости безопасности (в том числе и в информационной сфере) до принципов урегулирования проблем и развития. Это весомое программное заявление глобального игрока, осознанно позиционирующего себя в качестве альтернативного полюса.
Это может звучать парадоксально, но такое превращение БРИКС является и результатом активных усилий обамовской администрации. Используя тезис о возрождении противостояния времен «холодной войны» как повод, Обама стал укреплять иерархическую зависимость американских союзников от США. Чем более эта зависимость становилась явной и затратной, принимая самые разные форматы — от вынужденной санкционной солидарности до трансатлантических партнерств, — тем больше росла привлекательность для мира альтернативного американскому моноцентризму БРИКС.
Клуб, как известно, является идеальной структурой, когда нужно что-то сохранить. А жесткая иерархия — когда нужно что-то радикально менять. Судя по резко выросшей популярности БРИКС, программа перемен, сформулированная Обамой, не породила в мире ни особого доверия, ни поддержки, ни желания идти по этому пути. В силу чего БРИКС как хранитель статус-кво стал альтернативным глобальным консервативным полюсом, отстаивающим принципы, на которых зиждется сегодняшний порядок вещей.
Правда, этот консерватизм БРИКСа отнюдь не всеохватен: константы, которые положены в его основу, — это безусловное уважение суверенитета и почтение к внутреннему порядку вещей в каждом государстве. Кстати, в плане краеугольных принципов БРИКС вполне созвучен созданному в начале XIX века императором Александром I Священному союзу, который надолго стал главным форматом противостояния гулявшей по Европе «волне революций» того времени.
И похоже, что принципы, взятые в БРИКС за основу, вполне успешно работают. Созданное «пространство свободы» оказалось привлекательным и для региональных партнеров стран-участниц объединения. Похоже, что не входящие в «золотой миллиард» государства уже определись с привлекательным для себя центром притяжения. А это означает, что и момент смещения «центра тяжести» современного мира может наступить довольно быстро.
Автор — доцент МГИМО, политолог
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
