Вампиры — это теперь модно. Причем мода на них все более сползает из haute couture к самому что ни на есть масспродукту. После «сумерек» и присущего им троекратного полтинника «оттенков» — и подавно. То-то же одна моя хорошая знакомая наморщила носик, услышав, что пелевинский «Бэтман Аполло» — сиквел Empire V: «Фу, а мне «Империя» совсем не нравится». Даром что сама — начинающая вамп.
Но ведь грех же упустить тренд. Слишком бросается в глаза набирающая силу тирания кровососов. Нью-йоркские «оккупаи», сделавшие «1%» сверхбогатых главным собирательным образом своего врага, — тоже ведь об этом. Не прошло и четверти века с момента «падения Стены» и объявленного метрополией Конца Истории, а на повестке вновь оказались классовая война и эксплуатация высших низшими, причем в ее наиболее брутальной форме узаконенного кровопийства. Дедушка Ильич по ночам ехидно потирает ручки в своем Мавзолее: казалось бы, совсем уже окончательно умер — а дело-то живет. Живее всех живых.
То, что «конец истории» сам собой превратился в эдакий жутковатый «конец Светы», Пелевин тоже не мог не подметить. Его наблюдательность, похоже, с годами стала «более лучше»: казалось бы, давно уже ходячий памятник самому себе, почти как помянутый Ильич — сиди себе в лотосе и общайся с богами о вечном. Невнимательные, впрочем, именно так Бэтмана и прочитали: действительно, уж очень много в тексте ядреной гносеологии по части деконструкции субъекта. Каждая вторая из уже опубликованных в прессе рецензий сочится недоумением: ну зачем он так грузит? Но вся штука в том, что вся эта рефлексия познающего «Я» — даже в большей степени про нерв времени, чем очередная порция гэгов про небритые в знак протеста лобки жриц «норковой революции».
Стержень композиции романа — любовный треугольник, где главный герой оказывается зажат в тиски выбора между Родиной-Матерью (она же Гера, Иштар и Великая Мышь) и Софией Премудростью (она же Душа Мира, она же — alter ego мирового Императора). Но оппозицию этих двух женских начал подпирает другая, мужская и ницшеанская — между «дионисийским» и «аполлоническим» началами культуры: для того чтобы ее ввести, Пелевину пришлось отождествить Дракулу с Дионисом, а мирового Императора, соответственно, с Аполлоном. Родина, таким образом, оказывается одним из последних оплотов маргинализующегося «дионисийства» — тем из немногих мест, где всё еще возможно найти опору для сопротивления всепоглощающему Порядку, который даже борьбу с собой научился делать эффективнейшим инструментом собственной власти.
Протагонист романа, Рама Второй, решает для себя известную дилемму поросенка Петра — но она оказывается куда более сложной, когда выясняется, что бежать нужно главным образом из собственного «Я», и не куда-нибудь, а в буддистское небытие. Само «Я» оказывается духовным ГУЛАГом, мешающим узреть изначальный божественный свет и обрекающим тебя на вечные «галеры» целерациональной эксплуатации. Единственной, пусть слабой и ненадежной, защитой от которой оказывается «Shit Родины» — боль и пустота, производимые в товарном количестве в родных палестинах даже и до сих пор. Бороться с Императором невозможно, потому что борьба с ним — это и есть он сам; но в ситуации принуждения к выбору по модели «Да или Нет?» всегда есть третий, неочевидный, но единственный, по-настоящему достойный вариант ответа: «А пошли вы...»
Кто этого не понимает — тот слаб. Забавно, что рецензенты в один голос описывают «Бэтмана» как 500 страниц заумных философских рассуждений, куда, словно бы как протез, воткнут фельетон про московские зимние протесты. Как же это надо было читать? А вот так и читать: намертво проигнорировав главную «политическую» идею текста — что тот «режим», против которого ты выходишь бороться, — это ты же сам и есть. И единственный способ победить его по-настоящему — победить его в себе.
Но это слишком сложно для цирка. Впрочем, когда главный герой в финале романа ходит по Тверскому бульвару в футболке с надписью Occupy Pussy — и его, как и предписано современным сценарием «подвига», винтят за это менты, он сообщает им и снимающим этот процесс журналистам, что его претензии к миропорядку куда более фундаментальны, чем им всем кажется. Но здесь, учитывая любовную линию романа, всё как раз несколько проще для понимания: будучи обречен исключительно на виртуальный секс, герой и не может предъявить миру никакой другой более волнующей его проблемы.
Притом что встроенный в роман учебник соблазнения от графа Дракулы также по-своему безупречен. По сути, задача ставится так, чтобы объяснить женщине: понимаешь, дорогая, звезды так сошлись, что нам с тобой нужно переспать, причем прямо сейчас. Тем самым снимая и с нее, и заодно с себя всякую ответственность за последующее. Ибо ее, этой ответственности, все и стремятся избежать, тщательно отстраивая себе полностью комфортную позицию жертвы. Не случайно в покоях Императора внезапно возникает образ Айн Рэнд в костюме доминатрикс с соответствующими причиндалами: сама необходимость «управлять миром» проистекает именно из всеобщего желания переложить ответственность с себя на кого угодно, лишь бы тому вообще была охота с этим связываться.
Впрочем, это опять про «режим», он же по совместительству и «протест». Бедолага Бэтман стремится облегчить и «цивилизовать» человеческие страдания, заменив реальную кровь и войну ее безопасными симуляторами в виде интерактивной цифровой реальности, подключая для этого все новейшие достижения вроде «психологии счастья» Чиксентмихайи и вырастающие из нее доктрины «геймификации» действительности; но в этом его стремлении есть фундаментальный изъян: сама человеческая природа с ее диалектикой страдания/наслаждения слишком быстро различает обманку. И требует своего — «развиртуализации», иначе говоря, «настоящего». И ладно бы речь шла о сетевом знакомстве — а если о воплощении реальности шутера с брызжущей во все стороны кровищей?
Интересно, Брейвику в его евротюрьме разрешают компьютерные игры?
