Молниеносное присоединение Россией Крыма обессмыслило и тем самым предотвратило и возможное военное столкновение, и политический торг по поводу принадлежности полуострова. Но вследствие этого выросла неопределенность, перейдя при этом с регионального уровня на глобальный.
Такой важнейшей и наиболее тяжелой неопределенностью является «поплывший» международно-правовой порядок. Ведь до сих пор полагалось, что мы живем в ялтинско-потсдамской системе, в которой краеугольным и нерушимым камнем международных отношений является суверенитет. Вытекающая из этого нерушимость границ рассматривалась основателями нынешней системы Сталиным, Рузвельтом и Черчиллем как гарантия сохранения баланса сил, нарушение которого могло бы привести к новой войне.
Однако ялтинско-потсдамская система уже знает значимое количество исключений. Так, в нарушение ее принципов состоялось объединение Германии, произошел распад СССР, в ходе первой югославской войны произошел распад Югославии, а в ходе второй — выделение Косово из Сербии, Чехословакия разделилась на Чехию и Словакию, а Восточный Тимор с санкции ООН вышел из состава Индонезии. Крым в этом списке оказывается уже седьмым исключением, которое перевело накопившееся количество в качество.
Дело в том, что семь исключений за 24 последних года — это на самом деле многовато. И если до сих пор исключения, главным и наиболее близким к Крыму из которых оказалось Косово, полагались неизбежными издержками однополярного мира и на них еще можно было закрывать глаза, то теперь, когда и Россия заявила о своих правах на исключение, ситуация становится кардинально иной.
Проблема в том, что вариант сохранения ялтинско-потсдамского статус-кво с резервированием за кругом избранных держав права находиться вне правового поля изначально неубедителен. Так, на подходе новое исключение — шотландский референдум об отделении от Великобритании, который с большой вероятностью получит поддержку большинства. Однако отделение Шотландии, если оно произойдет, свершится помимо и безотносительно воли и США, и России. Таким образом, круг стран, имеющих право на исключение, де-факто окажется слишком широким, чтобы вместиться в правовую систему в качестве нормативного принципа.
В «зоне исключений» жить невозможно. При этом и замена принципа суверенитета принципом права наций на самоопределение — а шотландский референдум ставит вопрос об этом — может означать де-факто возврат к предыдущей версальско-вашингтонской системе. С подачи Вудро Вильсона в ней ключевым понятием был не суверенитет, а право наций на самоопределение, и перекраивание границ в ее рамках было вполне нормальным явлением. Однако хорошо известно, что именно оно и послужило одной из причин Второй мировой войны.
Соответственно, вопрос об узаконивании исключений (ни один из семи свершившихся прецедентов, судя по всему, не обратим) не разрешаем без пересмотра самих оснований современного международно-правового порядка — к чему ни один из акторов мировой политики сегодня, по большому счету, не готов.
Но кроме международно-правового аспекта нужно учитывать аспект политический. Так, прецедент Крыма поставил под сомнение способность Штатов быть гегемоном и главным арбитром в современной мировой системе. США оказались в ловушке «игры с нулевой суммой»: не демонстрируя способность наказать Россию и повернуть развитие событий вокруг Крыма вспять, они подрывают свои позиции в Восточной Европе, где вплоть до недавнего времени ориентация на Соединенные Штаты являлась наибольшей из возможных гарантий безопасности. Однако и наказать Россию убедительным образом не получается. Серьезные санкции окажутся взаимно болезненными. Поэтому они вряд ли возможны в силу взаимной зависимости США и России по целому ряду международных проблем — начиная с сирийской, кончая афганской: вывод в этом году американских войск из Афганистана будет обеспечиваться транзитной базой в Ульяновске.
Наконец, серьезная конфронтация между Россией и США может иметь и совершенно разрушительные последствия: так, декларированная готовность Штатов снабдить Европу своим газом вместо российского в состоянии породить отказ России продавать свою нефть за доллары, что будет крайне разрушительным ударом по долларовой системе. Достаточно отметить, что именно переход Саддама Хусейна и Муамара Каддафи к продаже нефти не за доллары, а за евро стал не последним аргументом в пользу международного вмешательства и в Ираке, и в Ливии.
К такому пересмотру конструкции современного мира не готов никто. Так, возможная переориентация России на азиатские центры силы, в первую очередь на Китай, вовсе не избавит от весьма существенных трудностей. Европа тоже не готова к обвальному падению качества жизни, неизбежному в случае потери поставок российских энергоресурсов.
В этом залог того, что сегодняшняя ситуация имеет шансы к неконфронтационному решению. Правда, ограничивающим фактором тут является, как ни странно это звучит, высокая зависимость сегодняшних политиков от публичности. Политик, делая громкое заявление на злобу дня, в следующий момент становится его заложником и обнаруживает невозможность совершить маневр, не потеряв лицо и не нанеся урон собственной популярности.
Публичность, таким образом, может способствовать превращению потенциально решаемой ситуации в совершенно нерешаемую — примерно как это и произошло в 1914 году, когда Первая мировая война началась при явном нежелании всех ее участников воевать. Кризис же, как показал пример Кеннеди и Хрущева в период Карибского кризиса, разрешается лишь в тишине и вне публичности.
Тем не менее если мы будем исходить из того, что здравый смысл и рациональные интересы элит Запада и России возьмут верх, то рано или поздно мы получим международную дискуссию об основах нового миропорядка. В промежутке произойдет обмен санкциями, которые, если они останутся на нынешнем умеренном уровне, поспособствуют расцвету экономик стран Таможенного союза. По той причине, что в новой реальности России придется производить многое из того, что она сегодня покупает.
В этом плане и Беларусь, более или менее сохранившая свой индустриальный базис, и Казахстан могут рассчитывать на освоение емкого российского рынка вне жесткой конкуренции с глобальными корпорациями. В равной мере и России придется возрождать индустриальную идентичность, что является залогом ее долгосрочной устойчивости.
