Главные

Мне любопытна непроницаемая жизнь на самых верхних ступенях, там, где вместо работы - деятельность, вместо заурядного общения - обмен мнениями, вместо друзей - единомышленники. Как доверяют они друг другу, если думают одно, говорят - другое, а делают - третье, и вся эта неверность мыслей, слов и дел - публичны. Как общаются они вне президиумов, слова - те же? Как-то довелось отдыхать в престижном номенклатурном санатории "Ай-Даниль" в Крыму: времена начинали меняться и высокую партийно-государственную публику чуть-чуть разбавляли прочим людом. В финской бане чаевничали партаппаратчики, осторожно-доверительно вспоминали прошлое. Суть: кто знает больше тайн, кто был наиболее приближен. Мне, чужому, приспичило выйти - куда угодно, в бассейн, например. Я обратился к пожилому человеку, с крестьянским лицом, очень похожим на лицо артиста Лапикова, он казался проще других: "Можно одолжить у вас шлепанцы?". Он взглянул на меня и деловито ответил: "Нет возражений". И снова повторил резолюцию: "Нет возражений". Странные одушевленные существительные появляются на свет и размножаются как все, а воспитываются и живут - в пробирках. Им недоступны самые простые инстинкты. Главные редактора "Известий" советского времени были далеко не первыми величинами, но тем не менее - члены ЦК партии, депутаты Верховного Совета СССР, возглавляли важные комиссии, комитеты. Род недуга Как же Лев Николаевич Толкунов был не похож на партийных, советских и прочих высоких функционеров, застегнутых на все пуговицы. Кажется, прошел ту же школу, а совсем другой, даже внешне. Я рассматриваю групповые фотографии, где он вместе с депутатами, министрами, секретарями обкомов партии. У всех одинаковые, непроницаемые лица с широкими щеками, пухлыми подбородками. В одинаковых фетровых шляпах. А Толкунов среди них - как инородное тело, и одет иначе, и держится просто, улыбка - мягкая, обаятельная, обезоруживающая. В ту пору провинциальному беспартийному человеку попасть в "Известия" было чрезвычайно трудно. "Можете ли вступить по прежнему месту работы в кандидаты в члены партии?" - спросили меня в отделе кадров. - "Могу, но не буду". Оформляли - год. Публиковали охотно, но не брали. Наконец, обошел всех членов редколлегии - жестких цензоров, опытных опреснителей. Первый зам Главного участливо спросил: - Квартира вам нужна? Скажу правду - "да", и еще пять лет будут оформлять. - Нет. Потом было знакомство с Главным. "Работали в "Брянском рабочем"? А в командировки часто ездили? А в Карачеве были?" - Это моя первая журналистская командировка. - И я там был. В войну. Толкунов там был один день. И я через 20 лет - один день. А оказалось, как будто земляки. Он был военным корреспондентом "Правды" на разных фронтах - Калининском, Северо-Западном, Брянском, 4-м Украинском, 2-м Белорусском. Под Орлом шли жестокие бои, все газеты, в том числе военные, писали, что освобожден военный плацдарм - старый купеческий городок Болхов с крепкими каменными домами. Одна только "Правда" сообщила, что этот бастион занят немцами. Разбирался лично Сталин. Оказалось, Толкунов прав, он писал не в штабной землянке. Молодой журналист пошел с передовыми частями. "Началась яростная немецкая контратака, в Болхов ворвались десятки их танков и мотопехота. ...Всю ночь шел жестокий бой. Полк, в котором я находился, залег на кладбище, было решено принять бой здесь. Описывать события не буду, фронтовики знают цену этим минутам". Для Льва Николаевича война, фронтовики, все это было как род недуга. Как-то вахтер попросил предъявить пропуск знаменитого журналиста-международника. Тот отказался: "Как будто вы меня не знаете?" Но вахтерам недавно была накачка в смысле строгости, он снова попросил пропуск. Журналист грубо выругался. Вахтер написал заявление на имя Главного редактора: "Я, участник войны..." Реакция Толкунова была мгновенной, через помощника передал: "Пусть немедленно извинится! Или пишет заявление об уходе". В другой раз, среди бела дня проходя в библиотеку, увидел через открытую дверь спящего (голова на столе) редактора отдела. Он был пьян. Помощник рванулся было растолкать его, но Толкунов остановил: "Нет-нет, пусть поспит". И заботливо прикрыл дверь. Редактор отдела тоже был участником войны. Род недуга. * * * Я много писал о войне в отраженном виде - инвалиды, вдовы, сироты, которых власть забыла (и забила), о самих участниках войны, брошенных государством. Тут была еще закономерность: чем независимее и сильнее были герои в войну, тем бесправнее и гонимее они оказались после войны. Помните, у Бориса Слуцкого: "Когда мы вернулись с войны, я понял, что мы не нужны". Лев Николаевич к публикациям относился чутко. Вызов Однажды помощник сообщил мне с таинственной важностью: во столько-то тебя ждет Главный. Помощник очень радовался, что-то ждало меня судьбоносное. Толкунов - без улыбки, выглядел серьезно: - Новороссийску присвоено звание города-героя. Золотую Звезду поедет вручать Леонид Ильич Брежнев, лично. Вам поручается написать его приветственную речь. Исходные материалы возьмите у помощника. Мне показалось, что я лечу в пропасть, из которой уже никогда не выберусь. Брежнев был тогда еще сравнительно молод, крепок, никаких признаков болезней, и до лакейской "Малой земли" было еще далеко. Но - не мое. - Извините, Лев Николаевич, я еду в срочную командировку, билет в кармане. Глупость. Дерзость. Вызов - ведь речь о первом лице государства. Никакой командировки не было, проверить не составляло труда. Я никогда больше не видел такого лица Толкунова, оно потемнело. Он сказал резко: - Вы меня не поняли! Через шесть дней, в пятницу, речь должна быть вот здесь! - он указал на свой стол. - Ты с ума сошел! - шумел управделами "Известий" О.Н., невысокий, пухлый, мне кажется, он был связан с КГБ. - Это же высшая точка в биографии. Люди под это дело получают квартиры и дачи, как условия для работы, под это дело можно... Квартира, это, конечно, хорошо. Лев Николаевич подобными просьбами больше не обременял. Были просьбы другого рода. - Я тут написал воспоминания о войне. Чувствую, никак не могу подняться над окопом. Вы не посмотрите? Воспоминания - 40 машинописных страниц - предназначались для книги, частично - для "Недели". Я наметил сокращения (для "Недели"), замечаний и вопросов набралось 12 страниц. Главное: это были полководческие воспоминания - тактика, стратегия, мелькали номера и наименования воинских частей, действовали фронты, дивизии, полки, а рядового солдата - не было. Нужно было не подниматься над окопом, а спуститься в него. Я дописал концовку. Как много лет спустя после войны он поехал в Орел, Курск - на места боев, взял с собой Андрея, сына. Ночь перед тем не спал, волновался, из окна вагона начал узнавать излучину реки, деревню, опушку леса. Толкунову стало плохо с сердцем. Не доехав, он сошел с сыном на маленьком полустанке и пересел на встречный поезд - обратно, в Москву. - Откуда вы про это знаете? - чувствительный Толкунов факт этот скрывал и спросил не без подозрения. - Да вы же и рассказывали. - Правда?.. Забыл. В "Неделе" он оставил все как есть. А в книге сердечный приступ и возвращение с полпути изъял. Просто едут. Наверное решил, что долговременные читатели книги чувствительность примут за слабость. * * * Он никогда не говорил в своем кабинете через стол. Вставал, приветливо улыбался, прихрамывая обходил стол и, как собеседник, садился напротив, вытягивая вперед негнущуюся ногу. Он, единственный из советских Главных редакторов, заходил в маленький, рядовой кабинет: "Ну, как вы тут?" Однажды зашел: "Как вы думаете, удобно мне зайти к М.?" У М. недавно выбросился сын с 11-го этажа. "Вам - да". Сам, без камердинера, набирал телефон: "Вы свободны?" Был совершенно далек от интриг, излишне доверчив. К сожалению, часто ошибался в людях, всегда - в лучшую сторону. Это потом стоило ему немало горьких минут. Вообще, находясь на вершине, трудно доверчивому властителю увидеть людей внизу: умное лакейство не отличить от преданности и даже хитрую ложь - от правды. Находясь на вершине невозможно разглядеть мелкие пороки, в которых человек виднее всего. Человек мягкий, он держал в первых замах опытных церберов, так ему было спокойнее. Конечно, Толкунов был человеком своего времени (иначе и быть не могло), но не полностью, и верхние эшелоны власти устраивал поэтому не до конца. Был слишком для них образован, мягок, впечатлителен. Не мог сопротивляться правде. В 1976-м Льва Николаевича освобождают от должности, назначают председателем правления Агентства печати "Новости". В качестве компенсации переводят из кандидатов в члены ЦК КПСС. Человек Суслова Новый Главный редактор "Известий" Петр Федорович Алексеев, как говорили, был человеком Суслова, идеолога партии, серого кардинала. Перед приходом в "Известия" он успел загубить "Советскую Россию". Когда Алексеев бывал в ярости, он кричал и топал ногами. Заместители, выходя от него, вытирали пот, держались за стенку, ощупью искали дверь из приемной - это я видел сам. Неугодные члены редколлегии были отправлены за рубеж (всеохватная система: верхние чины удаляются в Чрезвычайные и Полномочные, журналисты - в собкоры) по рангу, кого - в Польшу, кого - в Мексику. С рядовыми сотрудниками проще. Фельетонист отдела писем Валентин Преображенский лежал в больнице с сердечным приступом. Главный его уволил, и журналист скончался - там же, в больнице. Опытный партаппаратчик, Алексеев все свои гибельные распоряжения объявлял в пятницу вечером, когда цековское начальство разъезжалось по дачам и члены редколлегии, тоже не без связей, не могли никому позвонить. Нет, не Главный был виноват в том, что происходило. Ему позволили. Первый сотрудник, которого он уволил, был из отдела фельетонов - Толя Шайхет. Зав. отделом робко промолчал, и новый Главный понял: можно. Зав. отделом фельетонов послушно отправлял гранки фельетонов на визу первым секретарям обкомов партии тех областей, которые критиковались. Толкунова предали прежде всего те, кого он любил. Популярный журналист-международник громко объявил: "Подул свежий ветер перемен". Секретарь партийной организации, маленький колобок, который не одолел числительное 16 и выговаривал его как "шешнадцать", провозгласил новую школу советской журналистики - "Алексеевскую". Так всегда бывает: самые верные, чаще и дольше других стремящиеся задержаться в кабинете, самые ласковые бьют потом больнее других. Вся редколлегия предала Толкунова. Он знал об этом, и это его мучило. В самом начале разговора я затронул тему возможной неверности в высших эшелонах власти. Я думаю, это лишь фокус всех излучений снизу. Чтобы разоблачать людские пороки, не надо было ездить в командировки, все было под рукой. "Известия", как натуральное хозяйство, могли обеспечивать себя фактами долгие годы. Думаю, редакция была не хуже других учреждений советской поры, но все дело в том, что мы со своих страниц учили людей жить. * * * Как и члены Политбюро, новый Главный заказывал себе фильмы и в большом конференц-зале "Известий" смотрел их в присутствии двух-трех приближенных. Как и они, его высокие партийные покровители, он выделил для себя отдельный лифт. Он был клонирован от них. Он и Они были равноудалены от народа, заботами о котором так усердно прикрывались. Алексеев и народ - вот тема. Петр Федорович сумел уволить могучего директора издательства "Известий" Л.Грачева. Леонид Павлович после войны был министром бумажной промышленности СССР, в войну - генерал, зам командующего фронтом Мерецкова по тылу. Да, могучий и связи сохранил. А вот - сшиб его Алексеев. В защиту директора работницы издательства написали письмо Брежневу. Письмо попало к Алексееву. - Наказать! - закричал он. - Их нельзя наказывать, Петр Федорович. Они заряжают бумагу, работают в подвале. Ниже не опустить, - объяснил Дмитрий Плессер, зам нового директора издательства. - Позовите мне этот народ из цеха! Встреча с зарядчицами бумаги состоялась. Алексеев был в полном окружении своей свиты. - Грачева снимал ЦК. Вы что же, против решения ЦК?! - Главный редактор быстро распалился, стал кричать на женщин, как кричал всегда на своих заместителей, стал топать ногами, как топал на своих заместителей. Вперед вышла зарядчица Людмила Кудашева. - Слушай, ты! Пошел бы ты на ...! - Главный в растерянности застыл с открытым ртом, и вся свита в испуге сжалась. - Ты, б..., знаешь хоть как мы живем? Я 30 лет корячусь в подвале, а квартиры до сих пор нет! Ты, б... - она выдала серийный мат, женщины развернулись и ушли. Опомнившись, Алексеев кричал на подчиненных: - Я вас просил народ привести. А вы кого привели? Однажды первый зам ответственного секретаря провожал Алексеева в аэропорт. Вылет задерживался. Зам отправился в справочное бюро, на две минуты оставив Алексеева одного. Когда он вернулся, застал бесподобное: Петр Федорович втиснулся в какую-то нишу и из глубины, выпучив круглые глаза, с ужасом смотрел, как мимо него ходят люди. Есть такая болезнь - антропофобия: боязнь людей, толпы. Когда Главный шествовал в парикмахерскую (практически - над его кабинетом, двумя этажами повыше), его сопровождала многочисленная охрана. Перед этим следовал звонок: немедленно очистить парикмахерскую! Сидевшая однажды в кресле немолодая журналистка выскочила, как из катапульты, и, прямо в бигуди, кинулась по редакционным коридорам. За спиной у парикмахерши вставали два мощных охранника, еще один - в маленьком предбаннике, еще двое - у дверей снаружи: один перекрывал выход из лифта, второй - боковой коридор. Еще один, помощник по хозяйственной части, садился также позади парикмахерши за журнальный столик и долго шарил руками под крышкой стола. - Что вы всё там ищете? - спросила парикмахерша. - А вы работайте-работайте. Однажды она не выдержала. - Я не могу работать, когда у меня за спиной стоят двое. Хозяйственный помощник остался в предбаннике, вся остальная стая дежурила у дверей снаружи. Рядом, в шаге, работала маникюрша. - А что, кто-нибудь из мужчин маникюр делает? - неожиданно спросил Главный? - Да, - ответила не без гордости. - Как?! - Алексеев вскочил с кресла. Побагровел, стал топать. - Кто?! Кто?! Маникюрше стало плохо, она прислонилась к стене. - Да это из издательства пара человек ходят, - выручила парикмахерша, - мы даже и фамилий-то их не знаем. - Из издательства? Ну, там одни педерасты работают. Их гнать надо. - Алексеев был даже доволен: вот оно, лицо вечных врагов. Когда появлялся Алексеев, маникюрша пряталась. * * * В зависимой (от Кремля ли, от денег) газете самый зависимый человек - Главный редактор. Я убежден, что надо издавать книгу воспоминаний о каждом Главном редакторе. Это биография газеты, приметы времени - что и как сокращали и правили Главные в разные десятилетия, кто из политиков и всякого рода деятелей был вхож в кабинет, как менялись объекты обличений и разоблачений в газете, как менялась идеологическая и прочая конъюнктура. Вот сравнительно короткий исторический отрезок. Главный редактор начала шестидесятых во гневе: - Вы можете не уважать меня как Главного редактора, но вы не забывайте, что я еще и член ЦК! А спустя почти сорок лет сотрудники говорили последнему советскому Главному редактору: - Уходите вы из ЦК, не должны вы там быть. Алексеев был абсолютно независимым Главным редактором - он делал то, что хотел сам, ему не надо было идти ни на какие уступки властям, так как его помыслы и дела заранее совпадали полностью с требованиями этих властей. Не сверху, а от него искренне исходило: надо сфотографировать в партере Большого театра министра и доярку, чтоб они, два голубя, сидели рядом. Слушают оперу... На редколлегии я сказал: "Старые "Известия" еще вернутся, вам еще будет стыдно за то, что вы сегодня делаете..." Правда, так думал: будет стыдно. За эти десять лет тираж "Известий" упал вдвое. Возвращение Старые "Известия" вернулись буквально - в лице Толкунова. Дважды Главный редактор. Когда Толкунов вошел в Овальный зал редакции, все встали, овация длилась, как на премьере Большого театра. И все отступники - и члены редколлегии, и партийный колобок дружно аплодировали. Возвращаются из-за рубежа опальные журналисты. Национализированы транспорт (лифт), объект культуры (теперь кино снова смотрят все вместе). Праздник! Свобода! И маникюрше не от кого прятаться. Она в белом халате, свободная, входит в свободный (недавно персональный) лифт. Невысокого роста незнакомец улыбнулся ей: "Вы работаете в парикмахерской?" Приветливый голос показался ей даже заискивающим. "Да", - ответила она, даже не взглянув на незнакомца. Так отвечали советские продавцы в магазинах, когда товара мало, а приниженных покупателей много. Или таксисты, которые сами выбирали маршрут - ехать или не ехать. - А как к вам попасть, когда удобнее? - снова любезно спросил незнакомец. - Как-как, - передразнила она, - как все. Записываться надо - "как". Незнакомец снова обаятельно улыбнулся: "Спасибо, до свидания". И вышел на 3-м, начальственном этаже. Тут маникюрша увидела, что незнакомец прихрамывает, и ей, как при Алексееве, снова стало плохо. Через несколько минут в парикмахерской раздался звонок: "Когда удобно?" В назначенный час вошел Толкунов. Один. Сел в кресло и, смеясь, повернулся к маникюрше: "А здорово вы меня..." С маникюршей потом, позже случился тяжелейший инфаркт. Несколько минут клинической смерти. Врачи реанимации спрашивали, что она видела. Ну да, тоннель, свет в конце, выход - зеленая трава, белый человек на белом троне. Она протягивает ему руку, но он отгораживается ладонью: не время... Не при Алексееве инфаркт, а при Толкунове. Так бывает: в войну не болели, а потом... Или, если помните, - маленький Чарли Чаплин уцелел на боксерском ринге, унес ноги, а уже в раздевалке на него упала с гвоздя безобидная, смешная перчатка, и он потерял сознание. * * * Алексеева убрали, а Толкунова вернули не потому, что один плохой, а другой хороший. Просто переменилась власть. Умер Брежнев, к власти пришел Андропов, с которым Толкунов работал когда-то в ЦК, в отделе социалистических стран. Лев Николаевич попросился снова в газету. Андропов предложил возглавить "Правду". - Нет, только в "Известия". Когда я по звонку зашел к Толкунову, он стоял, облокотившись о стол, и рассматривал на большом листе пофамильный известинский список. Склонился, как маршал над картой сражений. - Ну, что? - он поднял голову. - Будем сокращать? - Никого вы не уволите. С вашим-то характером. - Между прочим, при мне из АПН было уволено полторы тысячи человек - и ничего, справился. - И чем для вас кончилось? Инфарктом. Конечно, люди, которые десять лет уродовали газету, были ему не помощники. Газета начала набирать силу. Но. Умирает Андропов, приходит Черненко и тут же снова убирают Толкунова. Буквально через год. Сдувают, как пылинку. Фронтовика, коммуниста, никогда ни в чем не провинившегося. Коллектив редакции для власти - ноль, читатели - ноль. В последний день работы в кабинет зашел Толя Аграновский. Попрощаться. - Поскольку вы снова не главный редактор, могу сказать вам совершенно прямо: вы хороший человек. Это было в пятницу вечером. Через несколько часов, в субботу, рано утром, Анатолий Абрамович Аграновский умер. Мистика Судьба хотела подравнять этих людей. У Льва Николаевича умер сын Андрей. Тоже журналист. Ему было 37 лет. У Петра Федоровича пропал внук Сергей. Военный переводчик. Ему еще не было тридцати. Искали с помощью члена думского Комитета по безопасности Виктора Илюхина. Увы. Несчастный, глубоко партийный Петр Федорович обратился к знаменитому экстрасенсу, и тот показал, где "зарыто": двор, гаражи, зеленый забор, труба, недостроенный дом. Схватили машину, подъехали - описания совпали до мелочей. Увидели свежезакопанную яму. "Здесь, - сказал бледный экстрасенс, - что-то, изрубленное на куски". Милиционеры копать не разрешили: подождем собаку. Собака не освобождалась несколько дней. Когда приехали вновь, яма оказалась раскопанной: кто-то опередил. Мистика. Несчастный Петр Федорович. Если бы кто-то из нас мог помочь ему... Может быть, он в очередной раз ошибся, утвердившись, что убийцы - это и есть народ. Льва Николаевича отправили дослуживать в Кремль. Председатель Совета Союза Верховного Совета СССР. Должность звучная. Я навестил. Справа на стене - портрет Горбачева, слева - вид из окна: парадная площадь, голубые ели, Царь-пушка. - Красивый у вас вид из окна. - Вид-то красивый, да прав-то никаких, - ответил невесело. Должность в ту пору - представительская, действительно бесправная. Лев Николаевич был угнетен. Кремль стал местом ссылки последних советских Главных редакторов "Известий". Туда отправили и наследника Толкунова Ивана Дмитриевича Лаптева. Время - смежное, но совсем другое. Должность стала реальной, палата занималась законотворчеством, Лаптев вел шумные заседания Верховного Совета. Эпилог Дорогой читатель. Важней всего в этом повествовании моя квартира, которую я, наверное, давно бы мог получить. Я совсем забыл об этом маленьком параллельном сюжете, в котором так коротко сошлись последние в жизни верность и измена. Все думал: напишу что-нибудь большое и хорошее, тогда и подам заявление на квартиру. Мама обменяла квартиру в районном городке на комнату в Москве - 14 кв.м. Там и жили. Много лет спустя я получил квартиру, от которой отказались молодые репортеры: 16 кв. м, блочный дом, под окнами трамвайная линия, напротив мукомольный завод. Мы писали объявления, менялись, доплачивали в течение почти 20 лет, пока не образовались две полноценные квартиры для съезда поближе к редакции. Почти два года документы валялись в Моссовете. Неожиданно помощь предложил Толкунов. Лев Николаевич лежал в больнице. Болел тяжело, мучительно. Я пытался навестить его, но Мария Алексеевна, жена, не разрешала: "Он плох, не хочет, чтобы его видели таким. Попозже". - Пожалуй, я смогу помочь вам, - голос по телефону был слабый. - В Моссовете работает человек, которого я в свое время крепко выручил. Спас, можно сказать! Зам пред. Моссовета. Скажите мне ваши данные. У вас ведь отец погиб. Пропал без вести? Все равно - погиб. Когда, как? Род недуга. - Не надо. Это только вас волнует. А государство никогда... - Вы не понимаете, это очень важно. Звоните. Звоню: - Не смог пока связаться. Я не свободен, вертушка только у зав. отделением. Как это не надо? Надо. Наконец: - Все в порядке. Он обещал, он поможет. Звоните ему. Не без труда дозвонился. Голос ответил жесткий, резкий, человека чрезвычайно занятого. - В чем дело? Ну и что, а при чем здесь я? Толкунов? Какой Толкунов? Ну, звонил, ну и что? А при чем здесь Толкунов, кто он и что он? - собеседник бросил трубку. Все образовалось само собой. Моссоветовским чиновникам надоели известинские ходатайства под сукном. Мы съехались. Я позвонил Толкунову. - Поздравляю! - Голос был еще слабее. - Ну как, помог мой звонок? - Именно вы. Если бы не вы... - Ну вот, видите? Я же говорил вам! Все-таки помнят меня! Помнят!.. - Лев Николаевич даже рассмеялся как-то по-мальчишески: - Помнят, а? Через несколько недель он скончался. * * * Это было давно, это было недавно. Возможно ли возвращение к прошлому? У нас ничего невозможного нет. А что Вы думаете об этом?