Как башкиры Русь спасли

На сцене "Новой оперы" показали удивительный спектакль. В нем пели на башкирском, русском и французском языках, на сцену выходил Кутузов в черной повязке на одном глазу, а зрительный зал дружно хлопал в такт заводной народной песне. И был это вовсе не какой-нибудь модный постмодернистский проект, а приехавшая на "Золотую маску" опера классика башкирской музыки Загира Исмагилова "Кахым-туря". Спектакль Башкирского государственного театра оперы и балета выдвинут на "Маску" только в одной номинации - работа дирижера. Стоящий за пультом Алексей Людмилин - один из наиболее заметных нестоличных российских дирижеров - и вправду очень эффектен, а солисты и особенно хор и оркестр поражают слаженностью и мощью. Но дело тут не только в дирижере, но и в самом сочинении, которое попало в его руки. Оно просто обречено на успех. Может быть, для Уфы, где шесть опер Загира Исмагилова (главная из них - "Салават Юлаев") идут с завидным постоянством, ничего удивительного в опере "Кахым-туря" и нет. Но в Москве, да еще на европеизированной "Золотой маске", такая вещь - настоящая диковина, одновременно живая и реликтовая. В идеальной пропорции в ней перемешаны европейский профессионализм, тюркский темперамент и социалистический менталитет. Это последняя опера композитора, написанная в 1981 году, но впервые поставленная лишь в 2002-м, за год до смерти композитора. Таким образом, можно сказать, что, перепрыгнув через десятилетия реформ и перестроек, масочная публика попала на московскую премьеру настоящей, зрелой советской оперы - национальной по форме и патриотической по содержанию. Кахым - это имя главного ее героя, реального исторического персонажа. Туря - это приставка, означающая "начальник". Начальником, то есть полковником, Кахым стал называться с 22 лет, когда оказался первым башкиром, закончившим Петербургскую военную академию. На дворе был 1812 год, Кахым повел башкирские полки брать Париж, взял его, после чего был отравлен. Национальная легенда гласит, что отравили его русские завистники, но по понятным причинам этот момент в опере не акцентируется. Если там и звучит русская речь, то только из уст Кутузова, обращающегося с благодарностью к башкирским полкам. Неизвестно, понимают ли его полки, всю оперу пользующиеся лишь родным языком. Но по поводу образованности полководца Кахыма сомнений нет - во время допроса военнопленного он непринужденно переходит с башкирского на французский. Режиссура питерца Иркина Габитова, которую в любом другом случае можно бы было упрекнуть в шаблонности и неряшливости, здесь только подчеркивает упоительную наивность и одновременно ритуальную красоту ситуации. Нам все-таки не оперу исполняют, а легенду рассказывают - про подвиг, измену, честь воина и кровную месть. Здесь важны символы, жесты и позы, а не их конкретное воплощение. Показательно, что к древней национальной символике самым естественным образом примешивается более поздняя, советская, связанная с патриотическими идеями и образом Кутузова. Постановщики Людмилин и Габитов даже взяли на себя смелость несколько нарушить аутентизм стиля и усилили "кутузовскую" составляющую оперы. Для этого был придуман роскошный эпизод военного парада на музыку из "Войны и мира" Прокофьева, где верховный главнокомандующий выкрикивает приветствия разным группам войск, будто это 9 мая на Красной площади. Острая прокофьевская музыка там очень хороша, но и в партитуре Исмагилова есть чем на нее ответить. В ней много резких и пряных красот, замешанных на национальном фольклоре, и самая незабываемая из них - совершенно звериная мужская пляска по случаю взятия Парижа, от которой ноги всех сидящих в зале так и ходят ходуном.