Владимир Спиваков: "Мой импресарио говорит, что у меня не рабочий стол, а Russian bоrdel"

Владимир Спиваков - один из лучших скрипачей мира, дирижер, создатель двух оркестров: легендарных "Виртуозов Москвы" и Национального филармонического оркестра России. А также президент Московского международного дома музыки и основатель Международного благотворительного фонда, который поддерживает одаренных детей. Спиваков живет в Москве, в Париже и в любой точке земли, где у него сегодня концерт. Его слава давно перешагнула границы обыкновенной популярности академического музыканта. Он доказал, что классика — это не страшно, она доступна всем. С Владимиром Спиваковым встретилась обозреватель "Известий" Мария Бабалова.

вопрос: Вы когда-нибудь пытались подсчитать, сколько всего концертов дали на протяжении творческой жизни?

ответ: Никогда. Я не бизнесмен и не отношусь к концертам как к бизнесу. Для чего их считать? Чтобы знать, сколько заработал? Это не по мне. Идут, текут концерты, как река. Зачем брать пробы из этой реки? Все это — пустые хлопоты. Работа музыканта — пожизненное заключение. Каждый день все начинается сначала. У меня нет праздников. Иногда я не знаю, какой сегодня день недели. Живу по собственному календарю. Моя жизнь полностью подчинена расписанию моих концертов.

в: Чем отличаются ваши российские выступления от заморских?

о: Там все организовано. За два года присылают план работы и расписание репетиций. Я приезжаю на Запад и ни о чем, кроме музыки, не думаю. Знаю: меня встретят, поселят, отвезут на репетицию. И даже сэндвичи в антракте принесут. Но такого удовлетворения от концертов, как в России, там не бывает. Это просто работа. Американцы говорят: "Well done". Так можно сказать о хорошо прожаренном мясе, а не о музыке.

В России люди приходят на концерты, чтобы духовно наполниться, — это не социальное обязательство, как на Западе. У них нет стремления непременно попасть на банкет для VIP-гостей, чтобы показать всем свои бриллианты и поговорить о глупостях. Когда приезжаешь в российскую провинцию, то отдача такая и от публики, и от оркестра, какой нет нигде в мире. Это настоящее наслаждение. Хотя на Западе у меня нет стольких обязанностей, сколько здесь. Я, конечно, на разрыв аорты работаю.

в: А разве можно заставить себя творить по расписанию?

о: Можно. Это и называется профессионализмом. Я убежден: вдохновение приходит только тогда, когда за ним стоит титанический труд. Работа должна стирать следы работы. Так труд становится привычкой, которая, как известно, "свыше нам дана".

в: Но "замена счастию она".

о: Да, она бывает заменой личного счастья, причиной очень многих жертв. Человек — существо, которое с большим успехом занимается не только самосозиданием, но и саморазрушением. Этот инстинкт заложен в его натуре. Но чем меньше у человека свободного времени, тем меньше у него и возможностей грешить.

в: А есть грех, который вы себе прощаете?

о: Слабость к сигаретам. Я уже бросал курить. Удалось продержаться несколько месяцев. Надо еще раз попробовать.

в: В Москве вы курите больше, чем в Париже?

о: Да, здесь больше стрессовых ситуаций.

в: Вам когда-нибудь приходилось платить штраф за курение?

о: Честно сказать, даже в Америке мне прощают эту мою привычку. В Карнеги-холле есть женщина, как сегодня принято говорить, афроамериканка, которая, когда я приезжаю, тихонько приносит мне в артистическую пепельницу и прикладывает палец к губам. И мы понимаем друг друга.

в: За что вы чаще всего на себя злитесь?

о: За то, что мне иногда хочется спать. А сон — это поглощение времени. Если бы мне хватало двух часов сна в сутки, было бы хорошо. Я стал ощущать, как время спрессовывается. Хотя мой эмоциональный возраст значительно меньше реального. Как правило, человек замечает, что стареет, не глядя в зеркало, а по людям вокруг. Сейчас просто физически я стал больше уставать.

в: Вам удается где-нибудь спрятаться?

о: Друзья приглашают поехать то в Дубай, то в колыбель буддизма — Непал, то отправиться на африканское сафари. Такие отвлечения очень полезны.

в: А вы рисковый по натуре человек. Даже с парашютом прыгали. Вам в жизни не хватает адреналина?

о: Человеку всегда чего-нибудь не хватает. Прыжки с парашютом — это было в молодости. На гастролях в Хабаровске. В первый раз было страшновато. Во второй — почти нормально. А в третий вдруг опять стало страшно. Но я хотел перебороть себя, свой страх. Сейчас я хотел бы полетать на дирижабле.

в: А вы не боитесь летать? Я не дирижабли, а просто самолеты имею в виду. Сейчас это превратилось в крайне неприятное занятие — бесконечные террористические угрозы, повсеместные обыски, раздевания в аэропортах...

о: Что делать, приходится терпеть. Единственное, что меня страшно нервирует и из-за чего я не люблю вылетать из Лондона, — в аэропорту Хитроу просвечивающий аппарат скрипку просто выстреливает. И каждый раз у меня предынфарктное состояние: не дай Бог, с ней что-то произойдет. Ноты всегда при мне. Иногда килограммов двадцать. Но я их вожу в ручной клади. Я в самолетах никогда не сплю. Мне нравится работать с партитурой высоко над землей.

в: На что вы больше всего тратите времени в жизни?

о: На репетиции. Я обожаю репетировать. Внутри репетиции музыка дает возможность быть с ней в дружеских отношениях. Она будит фантазию — даже в тех вещах, которые я исполнял уже не один раз. Ведь в эти крючочки и точечки на нотном стане вложена вся человеческая страсть, все человеческое видение мира. Музицирование — это акт, который можно назвать миротворением заново. Музыка — религия, не знающая конфессиональных различий.

в: А какие-нибудь соблазны в жизни для вас существуют? Ведь нельзя жить только чувством долга...

о: Можно. Я именно так сейчас живу, отказываясь от соблазнов. Приезжаю, например, в Монте-Карло. Мне дают шикарный номер с видом на море. Выхожу на балкон, наблюдаю, как люди наслаждаются жизнью — прогуливаются, сидят в кафе, молодые обнимаются, яхты качаются на волнах. Минут десять-пятнадцать я наслаждаюсь этим зрелищем красивой жизни, потом закрываю занавески и начинаю работать.

в: Это разве справедливо по отношению к самому себе?

о: Да, потому что в моей жизни главное — другое. Важно прожить свою жизнь, а не чужую.

в: А когда вы были ребенком, каким вы представляли свое будущее?

о: Я хотел быть военно-морским инженером. Мне нравилось море, нравились военная форма и романтика.

в: В детстве вы немало времени посвятили живописи. Вы никогда не сожалели о том, что выбрали судьбу музыканта, а не художника?

о: Последний раз я брался за кисть и стоял у мольберта много десятилетий назад. Мне было лет двадцать. С тех пор — ничего. Времени нет. Но страсть к живописи до сих пор меня влечет и гложет. Отчасти она реализовалась в коллекционировании. Но сейчас, к сожалению, мое коллекционирование практически закончилось. Цены на картины выросли до астрономических значений, так что нормальному человеку просто не подступиться. У меня же нет собственного золотого прииска.

в: Кто из художников — ваш фаворит?

о: Фаворитов у меня нет. Мне нравятся определенные эпохи. Я счастлив, если удается вернуть жизнь какому-нибудь произведению искусства. Когда-то во Франции всего за полторы тысячи франков я приобрел холст, который был в следах от тарелок, вилок и ножей. На этом холсте ничего не было видно, кроме одного глаза, на который потрясающим образом были положены белила. Когда я отдавал этот холст на реставрацию, мне сказали, что работа будет стоить в десять раз больше, чем я отдал за эту "гадость". Но уже через день мне позвонил реставратор и сказал, что в этой вещи что-то есть. А когда он закончил реставрировать, то хотел у меня купить ее, заплатив во много раз больше. Я отказался. Оказывается, на этой картине было изображено распятие Христа на фоне ночного Иерусалима.

Картины для меня — существа абсолютно живые. И я не из скупости не хочу давать их на выставки, а потому, что вид пустой стены меня внутренне разрушает. На гастролях, когда нет сил даже думать, я наконец остаюсь в номере в одиночестве, закрываю глаза и мысленно брожу вдоль стен своей квартиры, снова и снова вглядываясь в картины.

в: Что такое талант?

о: Талант — это твой крест на всю жизнь. Он часто вызывает протест у окружающих. Он требует бесконечного жертвоприношения. А более всего он любит лакомиться каторжным трудом, без которого просто умирает. Все остальные испытания, я убежден, ему под силу.

в: Вы ведете дневники?

о: Нет, не веду и книг писать не собираюсь. Подводить итоги — не мне. Я никогда не хвалю себя. В тот момент, когда человек сам себя хвалит, он останавливается.

в: Но ведь Блок признался самому себе и всему миру: "Сегодня я — Гений"...

о: Это не похвала самому себе, а защита от тех людей, которым мешает чужое творчество, которые стремятся унизить художника. Если похвала друзей бывает двусмысленной, то зависти недоброжелателей можно верить. Завистники с каждым днем становятся все более циничными и даже откровенно жестокими. Я к этому привык. И знаю, что без этого нельзя обойтись. И, в принципе, меня уже ничто не удивляет. Просто у одного человека в душе больше Моцарта, у другого — Сальери. Хотя я уверен, что мир такой огромный и многоликий, что места под солнцем хватит абсолютно всем. И дружба между музыкантами все-таки возможна.

в: Спиваков, любимый публикой, и Спиваков, которого знают только близкие, — чем они отличаются друг от друга?

о: Думаю, что людям, которые приходят на концерт, меньше заметны мои недостатки.

в: А каким своим слабостям вы потакаете?

о: Стараюсь не потакать. Но это происходит непроизвольно. Мой импресарио Мишель Глотц, когда приходит ко мне в кабинет и видит натюрморт на моем столе, говорит, что это "Russian bоrdel". Ну не бумажный я человек!.. Не могу что-то куда-то складывать, хранить. Не собираю статьи о себе, фотографии. Все это меня мало интересует. Много забываю... Даже взять чек за исполненный концерт. Иногда возникают накладки в моем расписании и получается так, что в один день я должен быть и в Астрахани, и в Варшаве. Мало внимания уделяю собственным детям. Порой больше моего внимания достается чужим, чем своим.

в: Они ревнуют, обижаются?

о: Нет. Хорошо ко мне относятся. Понимают. Самое главное для меня — что они растут добрыми людьми. А это непросто в наше время. Я бы хотел, чтобы мои дети продолжали дело моего благотворительного фонда. Ничего нет лучше, чем увидеть счастливую улыбку ребенка, которую ты ему подарил. Сегодня я приготовил три скрипки для грузинских детей, но отправить их пока не удается — таможня не пропускает. Когда 1 июня отмечается День защиты детей, мне всегда хочется добавить: от взрослых. Мой фонд за десять лет, что существует, помог почти четырем тысячам детей. Когда вы творите добро, то сами начинаете по-другому жить. И легче становится вам самому с собой.

в: Вы хотели бы, чтобы кто-нибудь из ваших детей стал продолжателем музыкальной династии Спивакова?

о: Я считаю, мы не должны душить их своей любовью и заставлять их жить нашей жизнью. Своих детей я никогда не принуждал к занятиям музыкой. Старшая дочь великолепно играла на рояле, но оставила это занятие безо всяких упреков с моей стороны и сейчас изучает философию в Американском университете Парижа. А средняя дочь прекрасно играет на флейте и рисует пастелью. Пока есть интерес, пусть занимается. Но диктовать дочерям выбор профессии я никогда не стану.

в: Народная любовь часто приобретает самые причудливые формы. Например, вам нравится видеть бутылку вина, на этикетке которой ваш портрет?

о: Нет. Ахматова гениально заметила: "Молитесь на ночь, чтобы вам вдруг не проснуться знаменитым". Я думаю, она и подобную ситуацию имела в виду. Иногда трудно бывает все это выдержать. Люди в избытке чувств даже не догадываются, что в галошах норовят к тебе в душу залезть. Но ничего не поделаешь. Я научился терпеть.

Случаются и комичные эпизоды. Сейчас на гастролях в Барнауле директор "Виртуозов Москвы" позвал меня зайти на рынок — купить бруснички. В результате нам ни за что не дали заплатить. Глядя мне в глаза, продавцы лишь восклицали: "Живой!" В ответ я констатировал: "Пока живой". В Москву мы вернулись с чудовищной поклажей из маринованных помидоров и прочих даров.

в: Вы суеверны?

о: В небольшой степени. У меня нет особых ритуалов перед концертами. Я только всегда очень волнуюсь и избавиться от этого волнения не могу.

в: В каком настроении Национальный филармонический оркестр открыл свой четвертый сезон?

о: В рабочем. Как говорил академик Сахаров, идем в заданном направлении. И уже пройден огромный путь. В оркестре нужно уметь создать комфортную творческую обстановку, чтобы человек смог обнажить все лучшее, что в нем есть. Дирижер должен быть лидером, которого не страшатся, а уважают. При этом я считаю пагубной систему, когда оркестр все время видит перед собой одно и то же лицо. К нему привыкают, чувства притупляются. Нужны варианты, чтобы любые приезжающие дирижеры чувствовали, что с этим оркестром можно сыграть все что угодно. Если посмотреть количество концертов и сделанных НФОРом за последнее время программ — дистанция просто невероятная. Год идет за пять.

в: Вы не ощущаете ревности со стороны своих знаменитых "Виртуозов Москвы"?

о: Все происходит по семейной модели, где существует проблема младших и старших детей. Но в результате все приходит в гармонию. Я это хорошо знаю по своей семье. "Виртуозы" понимают, что сейчас я должен в первую очередь поставить на ноги большой оркестр.

в: Вы когда-нибудь жалели, что отказались от миллиона долларов, который испанцы были готовы вам заплатить, лишь бы "Виртуозы Москвы" стали "Виртуозами Барселоны"?

о: Никогда. Я вообще не жалею о потерянных деньгах. Мне это не свойственно.

в: "Виртуозы" всегда были построены по караяновскому принципу — ни одной юбки в оркестре. Не было ли у вас идеи опробовать эту модель и на симфоническом оркестре?

о: Нет. С годами я смягчился. Сегодня и среди "Виртуозов" наконец появились женщины, хотя сами "Виртуозы" этого категорически не хотели. Тосканини как-то заметил: "Если женщина красива, то она мешает работе оркестра, если она уродлива, то мешает мне".

в: А вам?

о: Мне не мешает ни то, ни другое.

в: Вы думаете, когда-нибудь наступит момент, когда вы сами к себе будете относиться в первую очередь как к дирижеру, а потом уже как к скрипачу?

о: Наверное. В любом деле есть свой срок, отпущенный природой. Однажды Бернстайн мне сказал: "Когда ты будешь так же дирижировать, как ты играешь на скрипке, — значит, ты стал дирижером". Сейчас я чувствую, что достиг дирижерской свободы.

в: Где вам легче добывать деньги под свое имя — в России или за границей?

о: Везде трудно. Никто легко не расстается со своими деньгами. Тем более классическая музыка не способна приносить такой же доход, как шоу-бизнес. Но все равно в нее нужно вкладываться, потому что это — "гохран" нации. А основным меценатом должно быть государство. Всегда и везде самый трудный вопрос — в финансовой поддержке. Приходится просить. Это очень тяжело. Но все же, думаю, верна мысль, что не следует быть гордым, когда просишь ради хорошего дела. И надежд я не оставляю...