Кузяво про некузявое
В понедельник отметит юбилей Людмила Петрушевская, самый значительный драматург современной России, из пьес которой вышла едва ли не вся современная "новая драма" и с профиля которой, как утверждает молва, Юрий Норштейн срисовал когда-то своего трогательного ежика.
У Петрушевской много разных талантов. Она сочиняет повести, рассказы, пьесы. Она слагает сказки для детей, прочитав которые некоторые впечатлительные взрослые хватаются за сердце. Она тешит себя и нас лингвистическими опусами, из которых в мой личный лексикон прочно вошел неологизм "некузявый". Она пишет стихи верлибром. А еще она автор сценариев к разным мультикам, среди которых "Сказка сказок", считающаяся многими лучшим мультфильмом всех времен и народов. И это не все - не надейтесь! Людмила Стефановна хорошо поет (и даже рэп!). Рисует - у нее даже были персональные выставки. Записывает аудиокниги. Охотно принимает участие в зажигательных акциях продвинутых акционистов. И непонятно, с какого боку подойти к этой универсальной личности. Думаю, все же с драматургического. Как певица, чтица, художник, прозаик, поэт, автор сказок, Петрушевская сказала свое веское слово в искусстве. Как автор пьес, она предвосхитила магистральный путь современной драмы. Драма до сих пор идет в указанном Петрушевской направлении.
Прежде на сцене было принято представлять людей исключительных, которые оттого и интересны зрителям, что на них непохожи. Они герои или антигерои, но они масштабные личности - цари, полководцы, узурпаторы трона, благородные разбойники, гениальные, но непризнанные ученые, прекрасные незнакомки, женщины-вамп. Даже у Чехова, который, как считается, начал изображать в драме обычных, ничем не примечательных людей, в пьесе "Чайка" действуют: известная актриса, известный писатель, еще один писатель, ищущий новые формы, еще одна актриса, не лишенная таланта... Даже когда читаешь пьесу Горького "На дне", понимаешь, что обитатели ночлежки - не просто рвань болотная. Это о-го-го какие люди - Барон, Актер, ницшеанствующий Сатин, проповедующий Лука. Им было откуда падать на дно. Герои Петрушевской живут на дне, потому что тут родились и выросли. И никакой оригинальности за ними не водится. Они исключительны исключительно своей заурядностью. Они люди толпы. Они говорят на языке улицы, рядом с которым лингвистические забавы автора (все эти "пуськи бятые", "калуша волит" и т.д.) и в самом деле детская забава. Сказочная абракадабра Петрушевской подчиняется жестким языковым законам. Поток обыденной речи, хлынувший на нас со страниц ее пьес, сметает на своем пути все законы. "Пойми об этом!" - восклицает ее героиня. Хорошо сказано. Точно услышано. У Петрушевской особый слух на речевой паноптикум улицы. Специальные такие локаторы.
Не из этого ли ее стенографического письма вырос главный стиль нынешней "новой драмы" - пресловутый "вербатим". И не ее ли пьесы предвосхитили маниакальное внимание современных авторов к низовым сторонам жизни, к маргинальным слоям населения, к отщепенцам, лузерам и прочим "молдаванам", которые беспрерывно борются за картонную коробку. Пафос документальности (эдакого драматургического естествоиспытательства), который у Петрушевской в 70-80-е был открытием, по прошествии времени стал трендом. Не только русской "новой драмы", но и всей европейской.
На первый взгляд это кажется почти невероятным. Ведь наш театр, а вместе с ним и наша драма долгое время существовали за "железным занавесом", отгородившим их от западных ветров и веяний. Она развивалась по своим законам. Существовала в своеобразном заповеднике. Но в том-то и дело, что интерес современного театра к социальной периферии, ко дну, к отчаявшимся, истеричным, суицидальным героям в случае Петрушевской был интересом к жизни как таковой. То, что на благополучном в 70-80-е Западе казалось обочиной, у нас было магистралью. Все эти неустроенные, заеденные средой и бытовыми неурядицами, полунищенствующие, мечущиеся между психбольницей и абортарием, живущие друг у друга на головах люди - все это была не экстремальная, а самая что ни на есть обыденная реальность. Людмила Петрушевская зафиксировала жизнь страны, где в пору ее детства треть народа отсидела в лагерях, а в пору молодости и зрелости большая часть жила в коммуналках. Страны, где грубость нравов стала нормой. Экстрим - обыденностью. Обыденность - вечным испытанием для тела и души.
Младодраматурги переняли ее способность слышать язык улицы и фиксировать картинки обыденности. Но главного они по большей части перенять не смогли. Ибо главное в пьесах Петрушевской - это все же не естествоиспытательский интерес, а метафизический эксперимент. Она попыталась узреть, как за грязным жизненным хламом просвечивает мир горний. Попыталась разглядеть дух божий в самых темных и неприглядных закоулках бытия. Чем страшнее падение ее героев, чем непригляднее их быт, тем явственнее и доказательнее наличие высшей реальности. Раз она обнаруживает себя даже здесь, в этой земной преисподней, значит, она действительно существует. Каким бы туманом (даже смогом) ни заволокло пространство жизни, из него рано или поздно выйдет ежик с лицом Петрушевской и скажет: "...у нашего крыльца будут потихоньку отрастать крылья и однажды мы с тобой вместе проснемся высоко над землей".
