"Странность нашего поколения - думать о пользе стране"

Создатель фильмов "Проверка на дорогах", "Мой друг Иван Лапшин", "Двадцать лет без войны" и "Хрусталев, машину!" сейчас заканчивает работу над, пожалуй, главным фильмом своей жизни - экранизацией повести Стругацких "Трудно быть богом", которая у Германа будет называться "Историей арканарской резни". "Знаете, чем мы в данный момент занимаемся? Изучаем средневековый европейский мат. Дело-то происходит в средневековом обществе, но на другой планете, поэтому герои должны ругаться не по-русски", - рассказали Анне Фединой в съемочной группе...

"Алексей Юрьевич, миленький, вы не уволены"

вопрос: Вы всю жизнь работаете на "Ленфильме"?

ответ: Я пришел на "Ленфильм" больше сорока лет назад, и с тех пор тут работаю. Правда, время от времени мне сообщали, что я уволен. Я переставал получать зарплату и ходить на студию. Но что удивительно: даже в самые трудные, неприятные для меня времена мне в кафе на "Ленфильме" наливали кофе без очереди. Потом кто-то за меня заступался, и мне предлагали продолжить работу, начинали платить деньги, хотя о том, что меня взяли обратно на студию, не говорили.

в: Как же так?

о: Первый раз я летел с высоты Суслова и Демичева, которые на Всесоюзном идеологическом совещании признали картину "Проверка на дорогах" вредной. Нам даже велели в течение нескольких часов покинуть Москву. А потом Константин Симонов и Александр Караганов пошли в ЦК и стали объяснять, что я талантливый, что все снято хорошо, просто идеологически я ошибся. За меня тогда заступились генералы, Герои Советского Союза, Козинцев, Хейфиц и Товстоногов написали письмо в Политбюро.

И вдруг вызывают меня в партком, и секретарь говорит: "Вы тут пишете, что уволены. А кто вас увольнял? Это неправда, что вы не получаете зарплату". - "Ну как же, неправда? Вы позвоните на студию, я за четыре с половиной года не получил ни копейки". Звонит на студию и, как будто это не он инициировал мое увольнение, орет: "Кто позволил не платить Герману зарплату?" Поворачивается ко мне: "Алексей Юрьевич, что вы, миленький, ниоткуда вы не уволены. Зарплату получаете. Идите".

в: Неплохо.

о: А потом меня опять уволили. Было несколько способов запрещения картины. Например, афишами "Агонии" Элема Климова был увешан весь Париж. За границей она собрала кучу денег, но на родине ее не показывали. Это был один способ запрета. Второй способ запрета коснулся Киры Муратовой, которая была вынуждена работать в музее. А третий способ применили ко мне: студия должна была вернуть все средства, потраченные на производство фильмов "Проверка на дорогах" и "Мой друг Иван Лапшин", обратно государству. Из-за этого "Ленфильм" не смог построить общежитие для своих сотрудников.

Представляете, как на меня натравили людей? Я через задний ход на работу ходил. А потом вдруг мне дают высшую категорию, причем даже не такую, как у Григория Козинцева за "Гамлета", а еще на ступеньку выше. Потом стали требовать, чтобы я поехал за границу. Год на меня орали, чтобы отправить  за рубеж. Наконец я уехал в Финляндию. Увидев, что никуда я не сбежал, меня послали в Париж, а оттуда в Америку...

в: Предложения работать в Голливуде были?

о: Два или три. Один раз очень серьезное. Нас пригласили в огромную квартиру и стали расспрашивать. Я решил, что так выглядят американские гости. А потом выяснилось, что одна голливудская студия устроила мне смотрины. Предложили снять американский римейк "Лапшина", но мне вдруг стало смешно. Я отказался. Один раз, второй, а больше там никогда не предлагают.

У меня был весьма богатый дядя, жена которого умудрилась в ЦК комсомола посмотреть "Лапшина". Галя была такая незаметная, что ее приняли за уборщицу. Она пришла домой, рассказала о картине мужу, и он пообещал собрать мне денег на первую зарубежную постановку. Но мы все медлили с отъездом, все хотели бороться с режимом здесь...

"Дело не в том, что мы такие мужественные"

о: Наше поколение отличалось тем, что мы стремились принести пользу своей стране. Конечно, я был ужасно расстроен, когда запретили "Проверку на дорогах", но мне куда важнее было не просто показать свою картину, а пробить эту тему - сострадания к своему народу, любви к людям, которые ни в чем не были виноваты. Столько людей пострадало от плена, а главным образом от того, что они вынуждены были уйти к немцам, чтобы выжить и при первой возможности перебежать к нам! Поэтому мы не соглашались на переделки, а не потому что мы были очень мужественными, а мой папа был известным писателем.

То же самое с фильмом "Двадцать дней без войны". Да, эта картина сделана в пику Озерову и Матвееву, их представлениям о советском тыле. Она полтора года пролежала на полке за одну сцену митинга, где Юсупов - на эту роль мы взяли очень похожего певца из ресторана в Фергане - поднимает тощего подростка и говорит: "Вот наши герои". Мне говорили: "Выбросьте эту сцену, и картина выйдет", а я отказался. Все на меня долго кричали, но в результате "Двадцать дней без войны" вышли без купюр. Нам это было очень важно. Хотя дело чуть не дошло до прокуратуры.

И на "Лапшине" было важно. Мы почему взялись экранизировать эту повесть? Потому что это написал мой отец про себя, маму, своих друзей, их разговоры, споры, жизнь. Правда, дело было не в провинции, а в Ленинграде, но на съемки в северной столице мне бы никто не дал денег. Я знал, что вот этот, которого играет Миронов, будет расстрелян, а прежде будет ползать по камере со сломанными ногами. Что вон тот останется жив, а вся милицейская бригада будет расстреляна, потому что состояла из василеостровских немцев. В фильме это не показано, но чувствуется, что все герои обречены.

в: А почему вами заинтересовалась прокуратура?

о: Отказывался переделывать картину. Ведь лечь на полку было непросто. Это была очень большая честь. Ее надо было заслужить, так же как индусам в британском плену надо было отличиться, чтобы быть приговоренным не к повешению, а к почетной казни - расстрелу из пушки. Цензоры не говорили: "Вы сняли очень плохую картину, мы ее запрещаем". Они просто ставили другого режиссера, который перемонтирует фильм так, что от него ничего не остается. И эту гадость выпускали в прокат с твоей фамилией или без нее.

А чтобы лечь на полку, нужен был скандал, общественный резонанс. В моем случае были обращения в ЦК и Политбюро. Звонили Копелев, Солженицын, просили показать им картину, но я испугался: после этого фильм не выпустят никогда. Его и так-то нескоро выпустили.

Но что это я все о плохом да о плохом? Давайте о хорошем.

в: Сама хотела вам предложить. Ведь хороших людей вокруг вас всегда тоже было немало?

о: Конечно. Одни любили папу, другим нравились мои картины, и меня как-то всегда вытаскивали. Симонов и Караганов обманом отправили "Двадцать дней без войны" во Францию, а меня без картины - в Польшу. Я им звонил в растерянности: "Я же здесь без фильма, меня все считают "паном стукачом". А они умудрились два раза показать ленту во Франции, и газета Le Monde написала: "Молодой режиссер преподал французскому кино урок кинематографа". Это означало, что я выскочил за первый круг флажков. После этого со мной нужно было обращаться уже немножко по-другому.

Как-то Элем Климов позвал в гости, и туда же приехали венгерские режиссеры. Он сказал: "Это Герман, вы его не знаете, но он умеет лучше нас всех". На самом деле Элем себя ставил весьма высоко, но меня поддерживал, потому что я был совсем в г...

Вспоминая свои мучения, я очень не хотел, чтобы мой сын становился режиссером. Даже на колени перед ним становился. Он учился здесь на искусствоведческом, хорошо писал, стал бы толковым журналистом, но уехал в Москву и поступил на курс к Сереже Соловьеву.

"Уберите пулемет немедленно!"

в: Сами-то вы как режиссером стали?

о: Меня папа уговорил. Я хотел быть врачом, но при этом играл в Большом драматическом театре. В спектакле "Флаг адмирала" ходил по сцене с фонарем. Еще я был хорошим шумовиком, умел стучать копытами. Это большое искусство, магнитофонов ведь тогда не было. Мне было интересно. Еще немного пописывал. В общем, папа считал, что я пригоден к режиссуре. А я - во многом благодаря его творчеству и атмосфере, в которой мы жили, - романтизировал профессию врача.

Хотел поступать на медицинский, но шансов у меня не было. Ничего не понимал в химии. Лучшие умы надо мной трудились, но все без толку. И я без особой надежды подал документы во ВГИК. Три тура прошел сам. По паспорту я Алексей Георгиевич, поэтому преподаватели не догадывались, чей я сын. На четвертом туре я должен был завалиться, потому что мне было всего 16, а на режиссерский брали с законченным высшим образованием. Тогда папа, видимо, позвонил Козинцеву, с которым дружил, и, придя на экзамен, я не узнал комиссию: "Ой, как похож! Мальчик, а что нарисовано на картинке? Боярыня Мо...".

Я был мальчик интеллигентный и знал ответ: "Боярыня Морозова".

- "Замечательно-замечательно. Споете нам что-нибудь?". И все, я был принят. Чтобы не казаться хуже других - образования-то мне не хватало, а человек я амбициозный, жил на одном чифире. В результате у меня были все "пятерки", и только по французскому - "четыре", я в школе английский учил. Меня не любили студенты, считали, что я блатной. Потом кто-то сказал, что я талантливый, и меня полюбили, даже выбрали вторым старостой на курсе.

Когда сын наш поступал, мы пришли во ВГИК, и на ступеньки вывели старушку-преподавательницу. Ей указали на меня и спросили: "Вы помните, кто это такой?" А она ответила: "Конечно, помню. Герман. Документы заставили в 16 лет принять. Безобразие!"

в: Веселой была студенческая жизнь?

о: Нет. Не до пирушек было. Меня Товстоногов с третьего курса взял к себе на практику, потом предложил стать помощником режиссера. В театре я проработал недолго, но отличиться успел. Еще до Любимова притащил на сцену пулемет и предложил, вместо того чтобы стрелять из стартового пистолета, дать очередь в зал. Мы выстрелили. Грохот был страшный, сквозь дым я видел, как известный критик сползает под ряды, а Георгий Александрович бежит к дверям и оттуда орет: "Вы идиот, Леша! Идиот! Уберите эту штуку немедленно!"

в: Почему вы занялись кино?

о: Во-первых, я почувствовал, что становлюсь слепком Георгия Александровича, маленьким Товстоноговым, - так научился угадывать его мысли. Во-вторых, я перестал понимать, как можно по деревянной сцене ходить в валенках и изображать, что это снег. Условность меня раздражала. И, наконец, как-то познакомился с барышней, распустил хвост: "Я режиссер Большого драматического театра". - "Ах, вы Товстоногов?!" Действительно, что за странность, режиссер БДТ, но не Товстоногов, разве так может быть? Я подумал и решил стать кинорежиссером Германом.

"Забудь сценарий, как страшный сон"

в: Светлана Кармалита, ваша жена, уже много лет рядом с вами - и как сценарист, соавтор ваших фильмов. Как вы познакомились?

о: 20 августа 1968 года я улетел в Коктебель. По двум причинам. Во-первых, я запускался с картиной "Трудно быть богом" (в 1968 году!), а во-вторых, меня все время доставал военкомат. 21-го наши войска вступили в Чехословакию. С утра я вышел на набережную, там рыдает писатель Аксенов, ходят смурные люди. И там же я познакомился со Светланой и ее компанией. Я дружу с этими людьми, среди которых был, например, автор "Ну, погоди!" Курляндский, всю жизнь, но тогда они меня возненавидели. Я всегда с уважением относился к диссидентскому движению, но абсолютно не верил в его перспективы. Считал это лишь способом укоротить себе жизнь. Про Чехословакию я тогда сказал, что это зона нашего влияния (я тогда Киплинга обожал) и что через полгода чехи покаются.

Несмотря на политические разногласия, мы со Светкой задружились. Потом она уехала в Москву, мне стало скучно, и я прилетел к ней. Мы стали с ней жить и даже понемногу вместе работали, хотя она тогда училась в аспирантуре в Институте истории искусств. А потом я стал снимать "Проверку на дорогах", и было как-то очень тяжко. Снимали осень - выпал снег, позвали местных стариков, те сказали, что Волга стала, значит, потепления не будет. Начали снимать зиму - все растаяло. Мне опять позвали стариков, я матом прогнал. Позвонил Светке и говорю: "Давай поставим на одну лошадь, на меня. Что там аспирантура какая-то, театр, приезжай ко мне". Она все бросила и приехала. А я еще, сука, проспал и ее не встретил. Но с тех пор мы вместе.

в: И наконец-то теперь, 40 лет спустя, вы заканчиваете "Трудно быть богом".

о: Да, тогда в Коктебель мне позвонила редактор и сказала: "Забудь этот сценарий, как страшный сон". Высадка Черного Ордена могла показаться намеком на события в Чехословакии. Второй раз мы попытались запуститься с этой картиной при Горбачеве. Сели писать сценарий, а тут весна, свобода, гласность, завтра мы будем такие же демократы, как в Англии, послезавтра будем бороться за права негров на улицах Америки... Рассуждать о чем-то другом показалось так скучно, что мы вернули аванс и отказались от постановки.

в: Сейчас уже не так скучно? Что вы сегодня хотите изменить? На что открыть людям глаза?

о: Я уже старый для того, чтобы стремиться что-то изменить. И потом мы уже однажды изменили политический строй, невозможно все время что-то менять. В своей новой картине я хочу рассказать о том, как трудно, а может быть, даже невозможно переделать человечество. Даже самому хорошему, даже человеку, которого считают Богом. Крестьяне не хотят снимать колодки, что их, бить?

в: И что же делать, махнуть рукой?

о: Этот вопрос мы и стараемся поставить в картине. Русские политические реалисты про себя хорошо говорили: "Мы не врачи, мы боль".

в: Когда пришел Горбачев, вы верили, что светлое будущее наступит?

о: Не то слово! И Ельцина я обожал. А когда Путин пришел к власти, я устроил в Чехии истерику, что нам на площадку не подали автобус с урной. Так мне хотелось за него проголосовать.

в: А в Медведева верите?

о: Я с ним незнаком, но надеюсь, что и с ним мы придем к чему-нибудь хорошему. Кстати, уж покаюсь: у меня маленькая трагедия, и что с ней делать, не знаю. У меня на даче живет старая глуховатая собака, мы 15 лет назад назвали ее Медведевым в честь мужика, который спас щенка из помойного бака. И теперь выхожу на улицу, чтобы позвать ее есть или спать, и ору: "Медведев!" А что прикажете делать? На новую кличку уже не отзовется. "Собачка, собачка" - тоже не поймет.