Почему я не либерал
Предупреждаю заранее, ни на какие политические обобщения, ни на какой социальный анализ и уж тем более вызов публичному вкусу и мнению эти скромные заметки не претендуют. Предприняты они с единственной целью: разобраться в смуте собственной души, понять, каким образом произошла со мною, рядовым русским, хочется верить, интеллигентом такая самому неприятная трансформация. Подозреваю, знакомая немалому количеству сверстников и соотечественников.
Благородное это понятие я впервые услышал в школе из уст преподавателя математики, незабываемого Ильи Васильевича. Ранние послесталинские времена стояли на дворе, но красноречивый классный руководитель, объясняя причины нашего бурсацкого поведения собственной слабостью, признавался в сердцах: я - либерал! И мы, оголтелая послевоенная безотцовщина, догадывались: речь идет о чем-то человечном, благодушном, снисходительном, противоположном придиркам, запретам, муштре, фанатичной идейности и палочной дисциплине, на которую уповали в те поры многие педагоги.
Вот так до почтенных лет я пребывал в счастливом убеждении, что либерализм - это лучшее условие для развития человеческих способностей, искренне недоумевая, как мог великий Александр Блок заявить: "Я - художник и, следовательно, не либерал", и в своих собственных упражнениях на страницах газет и журналов старался по мере сил противостоять казенной тупости если не свободой суждений (что было невозможно), то непредвзятостью манеры, интонации, лексики, на которую читатель, не скрою, благодарно реагировал. Почти так же незамедлительно, как и бдительные редакторы, распознававшие в авторе подозрительного писаку.
Первые подозрения в ограниченности (чтобы не сказать - поврежденности) родимого либерализма зародились в счастливые годы перестроечной эйфории. Я читал сочинения прорабов перестройки, еще недавно отличавшихся партийной непримиримостью позиций, и на память приходила ситуация в крымском Коктебеле, этом заповеднике инакомыслия в застойную эпоху. Стоило в типичной тамошней компании восхититься закатом, как немедленно раздавался истеричный крик: не может быть изумительного заката в этой стране!
Эта свойственная диссиденствующей черни истерика начала крепнуть в суждениях многих радикально демократических златоустов, покуда не достигла непререкаемости идеологической догмы. Стало очевидно, что совершенно неприемлемым представляется либеральному сознанию нормальное, естественное, не аффектированное чувство Родины. Либеральные ценности и забота о благе родной страны оказались самым непримиримым образом разведены. Человек, любящий Россию вовсе не заносчивой, не агрессивной, заветной, ни для кого не оскорбительной любовью, стал третироваться как недоразвитый консерватор и ретроград. Слово "патриот" подвергалось шулерским передергиваниям и сделалось неприличным и оскорбительным. Тут не обойдешь историю с классической формулой насчет того, что "патриотизм - это прибежище негодяев". Нет сомнения: она подразумевает, что люди негодные, которым нечем в жизни похвастаться, безотчетно компенсируют свою никчемность фальшивыми, но гордыми декларациями о любви к Отечеству. Так простые русские бабы, не зная, чем отметить своих бесталанных мужей или сыновей, находят единственное их достоинство в том, что они, хоть и пьют горькую, но не запойно. Известную сентенцию у нас хитроумно представили в том смысле, что всякий любящий свою страну гражданин есть негодяй.
Понятно, что в тоталитарной стране каждый думающий человек ощущал над собою ее неусыпный державный контроль, терзался от ее беспардонного присутствия в частной жизни, но ведь задача состояла именно в том, чтобы обеспечить ему право на свободу этой самой частной, приватной жизни, а не в том, чтобы подвергать издевательству и поруганию самою идею государства. Жить в государстве, а не в племени, не в роде, не в клане, не в сословии, не в тейпе и не в банде, - это тоже неотчуждаемое право гражданина. До меня вдруг дошло, что, отрицая роль державы вроде бы во имя расцвета моей уникальной личности, либералы парадоксальным образом посягают на мои права. Еще и потому, что, якобы освободив меня от государственного ярма, они обрекли меня на абсолютную зависимость от денег. Власти идеологии в СССР противостояли многие, в современной России власти денег не противостоит никто. Служить государственным интересам считается позором или отстойной глупостью, служба денежным мешкам рассматривается как умение идти в ногу со временем. Оппозиция государству - долг мыслящей личности, оппозиция капиталу даже не обсуждается.
Даже в наивные времена первоначального накопления капитала в господстве денег многие просвещенные люди видели покушение именно на идеалы вольномыслия и человеческой суверенности. И защитой для них выступала, вы не поверите, государственная идея. Помните, у Островского молодой приказчик пытается защитить свое достоинство от хозяина-самодура. "Да ты кто такой?" - изумляется замоскворецкий миллионщик. "Я, я... - подыскивает слова гордый бедняк, - я - сын Отечества!"
Некоторое время назад давние хорошие знакомые по былому художественному андерграунду подвергли меня презрительному остракизму за деликатное неодобрение выставки "Осторожно, религия!" в Музее имени Сахарова. Свобода творчества для меня, полагаю, не меньшая святыня, чем для них, но для чего этой свободой нужно пользоваться в традициях Кагановича и Хрущева? Почему вольномыслие, нравственная независимость и душевная раскрепощенность непременно должны выражаться в злобном шутовстве по любому поводу? Почему глумление - основной творческий метод нашего либерализма, а отвратительный стеб - главный эстетический прием? Если таким образом все еще сводятся счеты с советским прошлым, то не похоже ли это на всю ту же советскую пропаганду, которая до середины 80-х неустанно разоблачала проклятый царский режим? Вот и доразоблачались до того, что посредственный государь-император сделался в массовом сознании не просто великомучеником, но почти святым и заступником народным.
Это как же надо не понимать свой народ, чтобы в который раз обвинять его в приверженности к рабскому сталинизму. Как будто не ясно, что вовсе не о терроре он мечтает, а просто срывает зло на рублевских политиков, благодушно приравнявших жульничество к богатству, цинизм к уму, бездарность к таланту, верность к предательству, любовь к проституции. С точки зрения либеральной эстетики от этики неотрывной - ничто ничего не хуже. Ну и не лучше, само собою.
Старый приятель, снисходительно похвалив мои известинские тексты, добавил: "Мало иронии, старик". Я признал за собой этот грех, отговорившись, правда, что специалистов все на свете высмеивать и вышучивать хватает и без меня. Надо же хоть кому-то воспринимать все происходящее всерьез. Так что вопреки заголовку в глубине души я все же скромно считаю себя либералом. Потому хотя бы, что, несмотря ни на что, верю в солидарность и добрые намерения, в дружбу, любовь, священное право мыслить и страдать. В то, простите, что человек выше сытости и "бабла". Кстати, мой классный руководитель, славный доброжелательностью и терпимостью, был вполне способен шарахнуть кулаком по столу: "Я - солдат!"
