Живопись в бараке
В Париже прошла премьера документального фильма "Оскар Рабин: "счастливый" путь". Это первая большая лента, посвященная одному из лидеров художников-нонконформистов, который с 1978 года живет в Париже. Авторы фильма - Татьяна Пинская и Александр Шаталов. Продюсер - Марк Ивасилевич. После премьеры действительный член Российской академии художеств Оскар Рабин встретился с корреспондентом "Известий" во Франции. И рассказал о некоторых моментах своей жизни в Советском Союзе. Тех, что не вошли в фильм.
известия: В конце 1940-х вы учились в Москве?
Оскар Рабин: Сергей Герасимов меня взял на второй курс Суриковского института. Но жить было негде. Добиться общежития - невозможно. Черт знает, где жил и болтался. Месяца четыре поучился. Но разве это учеба? Кончилось тем, что пошел работать - устроился под Москвой, на Долгопрудной, десятником по разгрузке вагонов. Там строилась водопроводная станция. Работали заключенные - не политические, а уголовные. Всякие - и убийцы, и блатные.
и: И долго вы там проработали?
Рабин: Больше десяти лет. В те годы лагеря вблизи Москвы ликвидировали и переводили подальше. И после закрытия небольшого женского лагеря строительство приспособило лагерные бараки для своих сотрудников. И я получил комнату в таком бараке в Лианозове, где мы с женой Валей прожили лет одиннадцать-двенадцать.
и: Вы нашли с зеками общий язык?
Рабин: Начальство страшно не любило, когда гражданские вступали с зеками в контакт. Но письма я у них брал, чтобы бросить в почтовый ящик. Иногда приходилось покупать для них водку. А что делать? Вагон можно разгрузить за час, а можно - за пять, нарушив нормы. И ты ничего начальникам не докажешь. Значит, не умеешь с людьми работать.
и: Зарплаты хватало?
Рабин: Едва-едва - на самую примитивную жратву. И я всегда подрабатывал: за мешок картошки у крестьян делал копию "Трех богатырей". Даже одежду себе покупал у зеков - раза в три дешевле, чем в магазине. Они ее где-то воровали. Зеки видели, что я старался по возможности ничего вредного им не делать. Когда надо было заполнять наряды, всегда соглашался приписать лишнее. Нормы устанавливались такие, чтобы человек не мог их выполнить и за работу ничего не получил.
и: Уголовники вам угрожали?
Рабин: Нет, я до конфликта никогда дела не доводил. Однажды они решили "поразвлечься". Погасили свет, и раздался крик: "Бей десятника!" Потом включили свет и смотрят: как я? В тот момент не успел испугаться. Но потом вспоминать страшновато. У них "святым" делом считалось обмануть гражданского, каким бы он хорошим ни был, как бы к нему ни относились замечательно. Потому что он, гражданский, на свободе.
и: Общение с уголовниками повлияло на вас, как на художника?
Рабин: Такие жизнь и работа, видимо, сильно сказались на моих сюжетах: помойки, бараки, водка, селедка, железные дороги.
и: В ту пору покупателями ваших работ были в основном иностранцы?
Рабин: Да. У русской интеллигенции, которая к нам приходила, денег не было. Кому-то я дарил, кто-то покупал в рассрочку. Потом у нас появились свои коллекционеры - расплачивались кто чем мог.
и: В 1960-е годы существовало понятие "дипарт", то есть искусство, которое интересовало в основном иностранных дипломатов.
Рабин: Вы ошибаетесь. "Дипарт" изобрели значительно позже с единственной целью - принизить значение художников того времени. Я и сейчас не вижу ничего унизительного в том, что иностранцы покупали картины. Кроме них, покупать в то время было некому, и многие художники не смогли бы реализоваться без этой помощи.
и: Когда у вас появилась возможность жить искусством?
Рабин: Когда кончилось строительство и у нас появились деньги на квартиру. Мои друзья-художники помогли мне устроиться в комбинат декоративно-оформительского искусства, где можно было подрабатывать. Попасть на постоянную работу туда было крайне сложно. Но вот настало время Международного фестиваля молодежи в Москве. И волею судьбы одна моя работа прошла все инстанции и попала на международную выставку в Парке культуры. Мне дали почетный диплом. Серебряную медаль, кажется, получил Эрнст Неизвестный.
и: Вы тогда уже чувствовали себя диссидентом?
Рабин: Это слово появилось гораздо позже и пришло с Запада. Оно относилось не к художникам, а к тем, кто занимался политикой. Политика тогда понималась очень расширительно - как любая критика. И антисоветским объявляли совершенно непонятные вещи. Например, Владимиру Буковскому дали не то пять, не то семь лет за демонстрацию, единственным лозунгом которой было: "Соблюдайте собственную Конституцию!".
и: Вас могли посадить?
Рабин: Коленки дрожали. Мы понимали, что в любой момент власти что захотят, то и сделают. Потому что, с их точки зрения, такие художники, как я, занимались незаконной деятельностью. Властям не нравились картины, в которых они видели "буржуазное" влияние. А меня обвиняли в том, что черню жизнь, изображаю бараки и помойки. За это сажали литераторов - Синявского, Даниэля, а нас пока нет. Но мы понимали, что в какой-то момент это может случиться.
и: Нонконформистов звали на приемы в иностранные посольства. Пойти туда - значит бросить вызов властям.
Рабин: Приглашали и американцы, и французы. Американцы - больше с политической подоплекой - звали на свой День независимости. Туда приходили очень высокие чиновники, даже Громыко с женой. И вот однажды мне позвонили из Госбезопасности и пригласили в приемную на Кузнецкий Мост.
и: Вы пошли?
Рабин: Пошел. Идешь и не знаешь - вернешься или нет. Смысл сказанного был такой: "Мы ничего против вас не имеем, но было бы хорошо, если бы вы на прием в День независимости не ходили. Очень не рекомендуем". Я подумал, что раньше так прямо никогда не говорили. Черт их знает! Все-таки человек я подневольный, и жить мне тут. Кто-то из художников не послушался, но большинство, конечно, не пошло. И потом первый секретарь американского посольства меня попрекнул: "Что, струсили?" Американцы, правда, понимали, что я - только художник: ну, испугался, ну, не пошел. Ничего, простили и опять приглашали...
и: Не преувеличена ли роль отечественных "органов" в судьбе российского искусства?
Рабин: Нет. Но я не понимаю, почему все надо сваливать на один КГБ. Его нельзя воспринимать отдельно от всей советской системы. Он не мог самостоятельно решать судьбы искусства. Партия, особенно ее верхушка, творческие союзы с их руководителями, профсоюзы совместно с Лубянкой и МВД были одно целое. А их роль в судьбе советского искусства преувеличить невозможно.
