Гадкий утенок вечности

...о глубине

Некоторые фигуры из прошлого привлекают тем, что они жили чем-то более чистым и глубоким, чем наши современники. Можно век за веком ориентироваться на Сервантеса и Шекспира, или на Толстого и Достоевского... Вообще же я уверен, что поколения - это те книги, которые читают люди. Сначала читали одни книжки, потом стали читать другие. С этой точки зрения очевидно, что все последние поколения можно назвать вторичными. Во многом это связано с отменой советской цензуры, когда люди стали читать то, что раньше было недоступно. Но ведь речь-то шла не о том, что выработало то или иное поколение, а о том, что было сделано прошлыми поколениями. Наши последние поколения - это зыбь и рябь на поверхности времени. Начиная с послевоенного времени и до сегодняшнего дня я не встречал в России ни одного творческого поколения.

...о нуле

Мне было 16, когда я, глядя в учебник тригонометрии, вдруг задумался: тригонометрическая кривая ныряет в бесконечность, а потом как-то запросто оттуда выныривает. N, деленное на бесконечность, равно нулю. И если N, этот символ конечной величины, который означает человека, поделить на бесконечность, то получится, что он равен нулю. И я почувствовал себя равным нулю, среди бесконечности вселенной, пространства и времени. Тогда я отложил это неприятное размышление на неопределенный срок. Этот срок закончился, когда я стал перечитывать "Анну Каренину" и натолкнулся на размышления Левина (то есть самого Толстого), который пришел в ужас при мысли об отношении человека к бездне. Тогда, чтобы преодолеть это чувство равности нулю, я занялся медитацией. Каждую неделю я ходил в музей и стоял перед картинами Ренуара, Моне, Пикассо.

...о страхе

Однажды случилось озарение, я нашел слова, которые меня успокоили. Поначалу я подумал, что эти слова случайные, неважные, но озарение было подлинное. После тяжелого ранения я снова попал на фронт. Меня послали выполнять какое-то задание. Недалеко от нас кружились "Хейнкели", бросали бомбы как раз в то место, куда я шел. Я был оттуда в двух или трех километрах, но меня охватил жуткий страх. В течение получаса во мне колотилось паническое чувство ужаса, которого не было даже в первом бою. Тогда я лег на землю и почувствовал, что этот страх - нелепость, ведь бомбы взрывались далеко. И я сказал самому себе: я не испугался бездны пространства и времени - чего же мне бояться семи "Хейнкелей"? Эта мысль вызвала во мне чувство озарения - и через несколько минут страх растаял, как кусок сахара, брошенный в горячий чай.

...о мировоззрении

Я очень точно определяю поколение 30-х годов. Все оно было охвачено чувством ужаса. Потом десятки миллионов людей обрели особый тюремный опыт - одних ломали, у других это вызывало чувство сопротивления, и они становились только крепче. У тех же, кто оставался на воле, возникало чувство "моя хата с краю, ничего не знаю". Сталин умер, я вернулся в Москву, вернулись и другие, посаженные после войны. Место советского мировоззрения постепенно занимало религиозное.

...о хрупкости

Сначала место в нашем мировоззрении занимали еще жившие тогда Пастернак и Ахматова, а потом постепенно их сменил Антоний Сурожский. В следующем поколении возникала новая общность, и так было несколько раз. Но все эти перемены, мне кажется, были поверхностными. Я стал испытывать и более глубокое чувство - чувство недостоверности, хрупкости всех единств, возникавших на основе поверхностных переживаний и вкусов.

...о себе

Лично я не принадлежу ни к одному из живущих ныне поколений. Иногда ощущаю себя птицей, наблюдающей за поведением рептилий. Шутка. Но ни в какое поколение я в полной мере не попадал, за исключением времени, когда была война. Тогда, где-то на переломе 1942-1943 годов, я вжился в свое место в армии и почувствовал себя своим, и эту армию почувствовал своей, и до конца войны я жил с этим чувством. В 1946 году меня исключили из партии за антипартийные высказывания. Три года ждал, когда же меня посадят, что и произошло в 1949 году. Впервые свое отношение к поколениям я сформулировал в книжке "Записки гадкого утенка".

Записал Илья Раскин

Справка

Григорий Померанц - философ, культуролог и публицист. В 1940 г. окончил Институт философии, литературы и искусства (ИФЛИ) по отделению русской литературы. В 1941 г. пошел на фронт добровольцем, был ранен. В 1950-1953 гг. - в Каргопольлаге (ст. 58-10, осужден на 5 лет, освобожден по амнистии, в 1958 г. реабилитирован). В 1953-1956 гг. - сельский учитель в Краснодарском крае. Вернувшись в Москву, стал сотрудником Библиотеки общественных наук. Публиковаться на родине стал позже всех из запрещенных в СССР авторов. Автор 15 книг и множества эссе.