Авангардисты периода застоя
Зверев и Яковлев - основательно мифологизированные персонажи нашего коллективного сознания. Таких любят во все времена: неприкаянных бессребреников, отчаянных тружеников и до смешного серьезных теоретиков жизни. "Вы со мной не спорьте, я семь классов закончил", - говаривал Анатолий Зверев искусствоведу Савве Ямщикову.
Кто бы мог подумать, что из сонма художников 60-80-х этим двум суждено войти в историю так триумфально. Звереву - после статьи американца Александра Маршака "Искусство России, которого никто не видит" в журнале "Лайф" в 1960-м. Парижский художник Валентин Воробьев написал о нем: "Человек деревенской складки, малообразованный, но тонко чувствующий культуру целиком, он никуда не лез. Его отношение с государством ограничивалось общественными местами - буфет, стадион, музей, туалет, милиция".
Зверева сравнивают и с Ван Гогом, и с Анри Матиссом по яростности нрава, бешеному градусу чувств и предельной лаконичности выразительных средств. Образование имел скорее символическое - был исключен из художественного училища памяти 1905 года "за неряшливый вид". Вряд ли тогдашние педагоги поняли Пикассо, который под впечатлением выставки Зверева в Париже сказал о нем: "Народ, имеющий таких художников, не нуждается в поисках законодателей за пределами страны".
Яковлев и вовсе нигде не учился, работал курьером в издательстве "Искусство", ретушером, большую часть жизни провел в "дурке" и специнтернатах. И даже там постоянно рисовал цветы. Цветок в банке прекрасен, где угодно. Мечтал стать искусствоведом, а как минимум - научиться русскому, хорошему русскому без ошибок. Приставал ко всем с просьбой позаниматься с ним. На выставке есть портрет поэта Геннадия Айги, близкого друга Яковлева, сделанный им в октябре 1966-го. "Он тогда у нас жил, - рассказала мне вдова поэта Наталья. - Дома у него не получалось с родителями, и он мотался то по друзьям, то по "интернатам". Как-то мы с Геной проснулись оттого, что Володя пытался ночью обмерить линейкой его лицо (?!) - хотел в портрете соблюсти пропорции. Я была на девятом месяце и очень испугалась. С ним было неуютно: ходил и скрежетал зубами. Гена считал его очень талантливым и добрым..."
Первым, еще при жизни Яковлева, о нем написал Сергей Довлатов в "Записных книжках". Как его друг Бахчанян, считавший Яковлева не только самым талантливым московским художником, но и - что немаловажно - абсолютно здоровым, попросил того продиктовать свой номер телефона. "1, 2, 3...", - начал Яковлев и... прилежно досчитал до пятидесяти. Второй эпизод описал тот же Воробьев. Итальянцы, пришедшие к Яковлеву в мастерскую, готовы были купить работу, которую тот заканчивал у них на глазах. Попросили лишь подписать ее. Но Яковлев вдруг бросил кисть и вышел из комнаты. "Цену набивает", - лукаво комментировал Зверев, свидетель этой сцены. Итальянцы ушли ни с чем. А Яковлев, как оказалось, просто не смог вспомнить, как пишется его фамилия - через "о" или через "а".
Внук известного пейзажиста, одного из отцов русского импрессионизма Михаила Яковлева, Володя в 16 лет испытал сильный нервный стресс и почти полностью лишился зрения. Существует миф, что в 23 года он посетил первую в СССР выставку западного авангарда, проходившую в Москве в 1957 году, которая определила его путь в живописи. Как бы то ни было, он, очевидно, обладал даром внутреннего видения, который позволял ему выражать в своих работах незримую сущность предметов, в чем может убедиться каждый, кто увидит его полотна в оригинале. При всем минимализме они поражают своей энергетикой, создают ощущение освобождения, выхода из тупика сознания.
Все востребованное непременно тиражируется. Про то, что Зверева с Яковлевым нещадно подделывают, не написал только ленивый. Трудно поверить в 30 тысяч работ зверевского наследия. Самым плодовитым художником считают Николая Рериха, но и тот оставил "всего" 8 тысяч работ, включая рисунки и эскизы к ним. Говорят, имена художников, овладевших зверевской манерой, хорошо известны, но называть их вредно для здоровья, как грустно шутит один уважаемый разоблачитель фальшаков. Почему-то я вспомнила о нем, узнав, что параллельно с московской открылась еще одна выставка Зверева и Яковлева - в берлинской галерее Марины Зандман.
