Бродвейский авангард художника Бориса Аронсона
В московской галерее «Проун» открылась выставка «Борис Аронсон и театр», на которой представлено творческое наследие художника, почти неизвестного на родине, зато весьма знаменитого в Соединенных Штатах, где его называют одним из лучших сценографов.
О влиянии европейского авангарда на американское искусство, в том числе театральное, сказано и написано много, но есть в этой пространной истории страницы, к которым стоит присмотреться повнимательнее. Например, очень занимательной представляется биография Бориса Аронсона, соединившего еврейскую художественную традицию с эстетикой русского авангарда, благодаря чему он заслужил высочайший авторитет в театральных кругах Нью-Йорка. Больше сорока лет Аронсон оформлял спектакли в Бронксе и на Бродвее, снискав репутацию яркого и неожиданного сценографа. В конце жизни он так описывал рецепт своего успеха: «Я вижу в моей работе главный принцип — живописный элемент, который меня интересует больше всего. Форма, живописная плоскость, то, как реализована картина, — занимали меня больше, чем тема, содержание, значение. Менее всего меня интересует так называемое репрезентативное искусство, копирующее действительность. Я стараюсь передать движение, динамику, я хочу живописными средствами организовать хаотическое в нашей современности».
Такие взгляды на искусство сложились у него еще до приезда в Америку. В Киеве, где отец Бориса Аронсона одно время занимал должность главного раввина города, будущий сценограф учился в художественной школе вместе с Александром Тышлером и Соломоном Никритиным, позднее работал в Москве вместе с Александрой Экстер над спектаклями Камерного театра. Именно в те революционные годы он ощутил свое призвание — стать реформатором еврейской изобразительной культуры. Недаром в родном Киеве Аронсон был активным участником «Культур-лиги», занятой изучением и популяризацией идишского наследия. Потом произошел его переезд в Берлин, однако конечной целью своей эмиграции он видел Нью-Йорк, куда и отправился в 1923 году — «с нелепым багажом из нескольких рисунков, двух книг, пары носков, с удостоверением члена Союза немецких художников, переполненный эмоциями, но без денег и без знания английского». Но на первых порах хватало и идиша, чтобы незамедлительно начать карьеру книжного иллюстратора в здешних еврейских издательствах. На этом поприще он заработал первоначальную славу, однако главным полем для реализации его амбиций и талантов стал театр.
«Отвергнув более семидесяти идишских театров в Нью-Йорке, я остановился на крошечном театрике в Бронксе «Unzerteater». Никто из нас не был уверен в том, что нам что-то заплатят за работу, но все дело было пронизано авантюрным духом и представляло собой эксперимент». Глядя сегодня на эскизы костюмов и декораций, сделанные Аронсоном в 1920—1930-е годы, нетрудно вообразить, что его творческие принципы и впрямь должны были восприниматься в качестве экспериментальных и новаторских. Сочетание почти конструктивистской условности с тщательной проработкой фактур и деталей было диковиной для тогдашней американской сцены. И хотя своей задачей художник видел преображение именно еврейского театра, впоследствии он был приглашен в англоязычные театры на Бродвее, где приобрел огромную популярность. Например, он оформлял премьерную постановку «Татуированной розы» Теннесси Уильямса, а одной из последних его работ был балет «Щелкунчик», поставленный Михаилом Барышниковым. За свою долгую жизнь Аронсон шесть раз получал премию «Тони» как лучший художник сцены.
Впрочем, произведения, представленные в Москве парижской галереей «Минотавр», относятся к раннему периоду его американской карьеры. Сам автор считал эту пору наиболее плодотворной для себя. Легендарные спектакли «Ночь и день», «Десятая заповедь», «Голем», «Последний итог», «Трагедия из ничего» предстают здесь разложенными на элементы и мизансцены, благодаря чему можно не торопясь проанализировать творческий метод Аронсона. Способствует подобному анализу и показ в рамках выставки трех театральных эскизов его учителя Александры Экстер. Преемственность очевидна, однако нельзя не заметить, что воспитанник приобрел за океаном весьма индивидуальные черты. Формирование «еврейского стиля» привело Аронсона к художественным решениям, выходящим далеко за рамки национальной эстетики.
