Шепоты и крики
Еще не так давно критики дружно жаловались на нехватку романов о 1990-х. Но за последнее время появились «Журавли и карлики» Леонида Юзефовича, «Матисс» Александра Иличевского, «Крепость сомнения» Антона Уткина. Эти романы создали объемную картину сложного и не поддающегося однозначной оценке времени. В них было много действия и еще больше рассуждений. В своей новой книге «Две сестры и Кандинский» Владимир Маканин тоже возвращается к нашему недавнему прошлому, но делает это по-своему. Писатель не столько присматривается, сколько прислушивается к 1990-м.
Эпиграф настаивает на том, что главная тема — это тот «шепот» псевдораскаяния, который вдруг стал слышаться отовсюду: «Изо всех продуваемых щелей вдруг начнут выползать они... Шепча!.. Вышептывая из себя задним числом свою вину и свою давнюю рассудочную боль... Миллионная толпа... Стукачи, осведомители, информаторы». Этот нестерпимый звук, конечно же перерастающий в победный вопль, вскоре заглушит все остальные голоса. Но пока автор просит вслушаться в звучание всего-то нескольких дней, понаблюдать за жизнью одной артистической студии в центре Москвы. Там живет героиня романа, искусствовед Ольга Тульцева, сюда приходит ее младшая сестра Инна. Когда-то эта студия была диссидентским кровом, теперь, когда не стало бескомпромиссного отца двух сестер, они сами пытаются в меру сил поддерживать тлеющий огонь его идеалов. Голоса сестер звучат тихой музыкой — может быть, всего-навсего потому, что они воспитывались «под славный клавесин Вивальди» и при выключенном телевизоре.
Первое утро в этой студии, носящей имя Василия Кандинского, где повсюду развешаны его репродукции, да еще и с подсветкой, и с аудиоразъяснениями, наполнено величественной тишиной. Ольга сторожит сон своего возлюбленного, «набирающего силу и уже сколько-то известного общественного деятеля с яркой харизматической кличкой Артем Константа». Артем — пламенный борец с цензурой, даже сквозь сон он продолжает бормотать указания своим помощникам: «Дайте слово Кусыкиной... Но сначала крикливую Петрову... И сразу голосовать!» Рядом со студией – тихое кафе, только «чай, кофе, газеты, разговоры». Дальше в умиротворенное звучание мирного пространства вклинится голос улицы, Константа отправится на митинг с аплодисментами, а потом приведет в студию своих спонсоров — отмечать веселую победу. Некоторый диссонанс внесет появление странного мальчика-сироты, заикающегося Коли Угрюмцева, которого только что выгнали из «гэбистской» школы и который теперь хочет служить искусству Кандинского. Именно этот нелепый мальчик случайно разоблачает Константу: тот, оказывается, успел в недавнем прошлом написать пару доносов, причем именно на художников. Падение харизматика стремительно, но каково это «падение»! Артем, настоящая фамилия которого тоже говорящая — Сигаев, со смирением отправляется в родной Воронеж учительствовать. Позже, уже новым, хотя так и не прощенным Ольгой, человеком, он появится в студии еще раз.
Ольга за время отсутствия Константы успеет разочароваться еще в одном герое, музыканте по имени Максим Квинта. Эта история еще более прозаична: Квинта обещает носить возлюбленную на руках, но в конце концов пытается украсть у нее репродукции Кандинского. А потом еще, словно и вправду «из какой-то щели», вылезает отец Максима: он пришел погреться у чужого огня и рассказать о своем доносительском прошлом. Все, кого он когда-то «заложил», его не только простили, но и пригласили в гости, в разные российские города, — из этого «турне» он как раз и вернулся в Москву. К концу романа хор голосов уже гремит, тишины в «Кандинском» больше не будет. Можно сколько угодно спорить о том, возможно ли прощение и раскаяние в этой отдельно взятой студии. Но уж точно можно сказать, что Владимиру Маканину в этом романе удалось саранжировать то «звучание», эхо которого мы слышим и по сей день.
