«Пулями протест не залечишь»

Жанаозен — крошечный городок на самом западе Казахстана, едва заметен на карте. У большинства казахов о нем лишь обрывочные знания: нефть, предприятия, малообжитые степи вокруг. Все изменилось 16 декабря, когда стихийный митинг рабочих-нефтяников в Жанаозене перерос в погромы и беспорядки.

Площадь, где произошли беспорядки, напоминает поле боя. Одно из зданий, окружающих огромную, выложенную брусчаткой площадь, представляет собой еще дымящийся остов с выгоревшими перекрытиями. Все радиальные улицы перегорожены сгоревшими автомобилями. Повсюду булыжники и битое стекло. На этот бардак укоризненно взирает с гигантского плаката президент Нурсултан Назарбаев. Под портретом главы государства аршинная надпись «20 лет стабильности и мира». Таких плакатов по всему городу десятки. Некоторые из них митингующим удалось порвать.

Нефтяники Актау, куда я доехал из аэропорта, соглашаются помочь мне добраться до Жанаозена и находят место в старенькой разбитой «Газели». По слухам, из-за комендантского часа в город не пускают транспорт, в котором едут одни мужчины.

По пути в Жанаозен понимаешь, насколько он изолирован от цивилизации: 150 км ниточки плохого асфальта, тянущейся через степь. Справа — Каспийское море, слева — одинокие юрты. В нефтеград Жанаозен едут с канистрами своего бензина — в городе и по пути к нему заправки не работают.

За 10 км до города «Газель» резко сбрасывает скорость. Осторожно раздвигаю засаленные занавески, вижу заброшенный магазин, возле которого — группа бойцов с автоматами. Они провожают автомобиль взглядами, но не пытаются остановить. Народ облегченно вздыхает.

К центру города, где располагается злополучная площадь, приходится идти пешком. Водитель дальше не едет.

Сам Жанаозен на первый взгляд не производит удручающего впечатления. Разноцветные дома чередуются с симпатичными магазинчиками и административными  зданиями, по левую руку видно красивое здание оздоровительного центра с бассейном. Однако сейчас все закрыто.

Вид уютного заштатного городка перебивается отчетливым запахом гари и редкими группами людей в темной одежде, которые быстрым шагом разгуливают по улице, то и дело пропадая во двориках.

— Пойдем, проведу к площади, — догоняет меня молодой парень Аким, с которым мы ехали в маршрутке. Он местный, ездил в Актау по делам и о произошедшем услышал по радио. В злополучную пятницу на площади у него стояли друзья и родственники, их судьба Акиму неизвестна.

— Вот здесь был акимат (городская администрация. — «Известия»), — говорит мне Аким. Я поворачиваю голову и вижу крупное двухэтажное здание, зияющее обгорелыми оконными проемами. Чуть поодаль — здание районного управления компании «Казмунайгаз», также сгоревшее изнутри дотла. Площадки перед ним усеяны битым стеклом и брошенным «оружием»: прутьями и ножками стульев.

Еще одно сгоревшее сооружение с этой улицы не видно. Это самая крупная из четырех местных гостиниц. На мой вопрос, почему ей тоже досталось, местные объясняют: в этой гостинице селились приезжие инспекции и комиссии, до которых тщетно пытались достучаться нефтяники. В ночь с 16 на 17 декабря, когда в гостиницу полетели бутылки с зажигательной смесью, одна из комиссий как раз была там. Инспекторы в панике выпрыгивали из окон, выходящих на задний двор.

Местные жители воссоздали картину произошедшего в тот роковой день. Площадь, где произошло столкновение, была отдана на откуп рабочим уже более полугода (25 декабря исполнится семь месяцев со дня начала митингов). Власти сквозь пальцы смотрели на молчаливый протест работяг, которые днем и ночью стояли на площади. Основные их требования сводились к повышению зарплаты. По официальным данным, рабочие получали около 300 тыс. тенге (порядка $2 тыс.) в месяц. Однако на практике, по словам нефтяников, их зарплата составляла $500–1000 в зависимости от специализации. А условия труда очень тяжелые.

Еще до начала митинга нефтяники пытались договориться с властями полюбовно. Переговоры вели от лица профсоюза. Однако юриста, который представлял интересы рабочих, посадили на шесть лет по якобы сфабрикованному обвинению. А в августе в округе произошло сразу два загадочных убийства. Сначала в окрестностях нашли труп изнасилованной дочери местного профсоюзного деятеля, а затем был убит молодой активист, которого прочили в главы профсоюза.

«К этому приложило руку руководство компании, — уверен один из рабочих. — В смену на объект обычно выходят пять человек. А в тот раз группу погибшего накануне расформировали, раскидали всех по другим делам, а он остался один. Там его и убили».

Возможно, нарыв так бы и не прорвался, если бы не решение местных властей. 16 декабря Казахстан праздновал один из крупнейших праздников — День независимости. Акимат принял решение организовать торжества на площади, где обычно бастовали рабочие. Там установили сцену и праздничные шатры.

Ситуация обострилась, когда на площадь пришли студенты колледжа, которые собирались принять участие в празднованиях. Они встали недалеко от нефтяников, а дежурившие там полицейские приняли их за бастующих. Двое стражей порядка подошли к студентам и начали избивать их дубинками. Толпа бросилась отбивать молодежь и полицейских затоптали насмерть. Затем бунтари сгоряча спалили новогоднюю елку и принялись громить сцену.

Одна из подъехавших на место полицейских машин, по словам нефтяников, протаранила толпу, и несколько человек получили травмы. После этого кто-то предложил наказать чиновников. Толпа двинулась к зданию акимата, где ее встретило оцепление. Когда нефтяники подошли ближе, по ним открыли огонь из автоматов. По слухам, от испуганных административных работников поступило распоряжение «защищать здание любой ценой».

Данные об убитых и раненых разнятся в десятки раз. Согласно официальным сводкам и данным генпрокуратуры, всего было убито около 14 человек и несколько десятков получили ранения. Однако никто не сомневается в том, что цифры занижены.

«Сразу после перестрелки я отправилась искать своего 17-летнего брата, который в тот день пошел на площадь, — говорит Балжан, молодая официантка местной гостиницы, — оказалось, его ранили в ногу, и он умер в больнице. Когда я пришла в морг, то увидела сваленные грудой тела. Людей складывали кучами, как мусор, потому что мест не хватало. Заведующий сказал, что сейчас тут 46 тел. И скоро привезут еще».

Количество раненых уточнить также сложно. На въезде в местную больницу меня встретил кордон из солдат с автоматами, которые живым щитом преградили вход на территорию. Солдат теснила толпа из плачущих местных, которые  пытались пройти к своим родственникам.

Солдаты оставались безучастными, разглядывая людей сквозь опущенные на лица пластиковые забрала. С помощью подаренной солдатам пачки сигарет и журналистского удостоверения мне удалось прорваться к главврачу. Больница казалась вымершей: пустые палаты и отсутствие врачей. Где именно держат больных, так и осталось неясным. Главврач, услышав слово «пресса», молча закрылся в кабинете.

У бойцов, оцепивших больницу, свое видение ситуации. «Вы поймите, мы здесь стоим потому, что митингующие озверели, — говорят спецназовцы. — Вчера пытались бросить бомбу в больницу. Говорят, среди них есть ваххабиты. Могут подбежать и взорвать вместе с собой».

Уже на следующий день митингующие на площади нефтяники уступили основное поле боя и укрепились на краю площади. Здесь горят костры и стоят толпы людей. Они не ушли даже ночью, когда было 10 градусов мороза. В отдалении — на другом конце площади — безмолвная шеренга спецназа с зелеными щитами и автоматами наготове. Они выстроились к вечеру, когда разогревающая себя алкоголем замерзшая толпа пришла в движение.

К восьми вечера обстановка накалилась. Находившиеся на площади люди отчетливо дробились на группы. Впереди всех стояла разгоряченная молодежь, которая воинственно дудела и разгуливала с металлическими прутьями. Поодаль стояло старшее поколение — сдержанные мужчины лет 40 и нефтяники в спецодежде. У многих нашивка «Казмунайгаз» была оторвана. Сзади особняком держались женщины.

Попытка поговорить со «старшими» мгновенно привлекла внимание горячей молодежи и через несколько минут меня обступила толпа парней, некоторые из них были в черных масках. «Ты правду пиши, правду! — кричали они и пытались наперебой рассказать о произошедших здесь ужасах. — Все было бы по-другому, не начни они стрелять».

Пока мы говорим, рабочие поднимают булыжники над головой и с размаху швыряют на площадь, чтобы получить удобные для метания снаряды. Кто-то начинает дудеть, и десятки глоток тут же подхватывают сигнал. Раздаются крики и с крыш ближайших домов, куда забрались сочувствующие зеваки. Мимо пробегают люди, держа в руках бутылки с зажигательной смесью.

Вскоре я перестаю понимать, что именно кричат мне столпившиеся люди. Откуда-то сбоку тянется рука и пытается вырвать у меня из рук блокнот. Человек в маске дышит перегаром и что-то кричит по-казахски сорванным голосом. В какой-то момент меня выводит из толпы пожилой мужчина и быстро ведет во дворы.

«Он говорил тебе «Если ты не помогаешь, то лучше уходи!» — расшифровывает он мне слова кричавшего. — Не надо тут стоять. — Это наши дети, понимаешь? Не умеют себя вести. По ним вчера стреляли, сегодня они снова пришли. Потому что пулями протест не залечишь».

В ту ночь на площади опять была стрельба, и она была слышна даже через закрытое пластиковое окно местной гостиницы. Закончилось побоище лишь около часу ночи.
Как рассказали мне наутро местные, толпа вновь пошла на спецназ, а тот открыл огонь на поражение. Но окончательно разогнать толпу удалось лишь гранатами с газом.  Количество погибших и раненых зафиксировать никому не удалось.

Вторая ночь заставила солдат сделать выводы. Утром город проснулся уже в режиме  чрезвычайного положения. По городу разъезжали «хаммеры» с пулеметами, а каждую улицу перекрывали блок-посты с солдатами.

Моя прогулка с намерением осмотреть город, закончилась задержанием.

Едва начав фотографировать у площади, я услышал окрик и увидел бегущих ко мне солдат. В следующее мгновение меня уже вели в плотном кольце бойцов на площадь, где среди разбросанных камней расположился полевой штаб полиции.

«Кто такой?!» — набросился на меня усатый командир спецназа. За его спиной бойцы уже «паковали» в автозак задержанных где-то «мародеров» — молодежь, которая неосторожно оказалась рядом с разоренным магазином в момент проезда патруля. Я достал удостоверение и с улыбкой попытался представиться. В следующий момент меня силком поставили на колени, велели держать руки за головой и для устрашения передернули затвор автомата.

«Я что, говорю что-то смешное?» — беленился командир. Однако вскоре уступил место подошедшему начальнику штаба. Тот пожевал губами и велел отправить меня в местное УВД. Меня усадили  в автозак, а затем принялись забивать «грузовой» отсек задержанными пацанами. В машину их сажали жестко — били ногами и прикладами, орали и хватали за волосы. Вскоре автозак был набит битком стонущими ребятами. Кто-то всхлипывал, кто-то размазывал кровь по разбитому лицу. Сидящий рядом со мной боец всю дорогу что-то орал по-казахски. Похоже, это означало «голову в пол».

В УВД у меня сразу отобрали документы и камеру. Бойцы у входа смотрели на меня как на диковинку. До этого задержанных европейского вида у них не было. Замначальника УВД, к которому я попал на «прием», неторопливо обыскал меня, спросил, нет ли у меня подслушивающих устройств, а затем с ленивым матерком принялся объяснять, что мне лишь чудом не оторвали голову, что в городе война, а полиция — последний рубеж на пути взбунтовавшихся дикарей. Спустя пару часов, проверив всё, что я успел снять на камеру, сотрудники УВД потеряли ко мне интерес и отпустили.