От бакена до бакена

Роман «Беллона» вышел сразу под двумя именами. Его автор - Анатолий Брусникин. Он же - Борис Акунин.

В своем блоге Борис Акунин рассказал о замысле проекта «А.О.Брусникин»:

- Меня занимала следующая бизнес-задача. Предположим, есть некий неизвестный писатель, в которого издательство готово серьезно вложиться. Как действовать? Сколько денег вложить в «раскрутку»? Какие использовать методики? 

«Бизнес-задачу» проект наверняка выполнит. «В раскрутку» вложились, только напоследок «руками подыграли»: а иначе как расценить неожиданное раскрытие псевдонима?

Все-таки если бы Борис Акунин не признался, что написал «брусникинские» романы, «Беллона» привлекла бы меньшее внимание, во всяком случае, получила бы меньше рецензий. Впрочем, Борис Акунин уточнил, что затевал историю с псевдонимом «не для литературных критиков».

Хотя именно «Беллона» показала, что критические вердикты на писателя все же повлияли. Потому что критики готовы, сворачивая голову, следить за любыми виражами писательских амбиций, но привыкли находить этим трюкам хоть какое-то объяснение.

«Бизнес-задача» - это, конечно, немного из другой области. Борис Акунин, по его словам «западник и даже космополит», устроитель постмодернистских игрищ с просветительским уклоном, вдруг написал «почвенный, славянофильский», слабый роман «Девятный спас». В «Беллоне» писатель попытался как-то «выплыть» из этой неловкой ситуации.

Единственное решение - морская прогулка. Место действия романа – фрегат с созвучным гончаровской «Палладе» названием «Беллона». Образный строй соответствующий:

- Платон Платонович красиво сравнивал жизнь с фарватером, а человека – с кораблем, и некоторое сходство, конечно, имеется. Проживаешь день за днем, будто плывешь от бакена до бакена, и через кабельтов пенный след за кормой уже не виден. 

Обстановка, правда, не мирная: время действия – Крымская война. Автор отвергает детективную интригу и берется за энциклопедию военных наук. Фотопортрет незнакомки, в которую влюбляется главный герой первой части романа, юнга Герасим, не скрывает никакой тайны. Во второй части сразу понятно, кто шпион, да и обстоятельства обязательного разоблачения не очень интересны.

Вместо детектива читателю предлагается постмодернистская игра со Львом Толстым. Поклонники Бориса Акунина вяло кричат «Ура!». Ведь в проекте «Роман-кино» писатель вовсе отказал им в интертекстуальных удовольствиях. Теперь вместе с Брусникиным можно искать переклички с классикой, а именно - с «Севастопольскими рассказами».

В качестве разминки и предупреждения предлагается эпизод со шляпой. Сюжет из стремительнейшего толстовского детского рассказа «Прыжок» в «Беллоне» превращается в затянутый эпизод. Мальчик Герасим взбирается на мачту за укравшей фуражку обезьянкой, но не замечает «каверзы»:

- Навалила в шапку, человекоподобная. Это вам, сударь мой, воздаяние. 

Первая часть романа явно рассчитана на привлечение подростковой аудитории. Романтика «Острова сокровищ», реалии короленковских «Детей подземелья», да еще индеец, словно пришедший из романов Фенимора Купера. Плюс военные реалии. Сцена, в которой Герасим следит за приближающимся снарядом – почти толстовская по замыслу, но брусникинская по исполнению: 

- По шее сзади пробежали мурашки, и почти сразу я увидел черную точку. Она поднималась вверх по крутой дуге, быстро густея и жирнея.

Более оригинальные наблюдения над поведением человека в экстренных обстоятельствах должны были быть припасены для второй, «взрослой» части. Надолго забыв о юнге Герасиме и его подруге Диане, автор переходит к истории шпиона Лекса и его обретенной любви Агриппине.

- Тысячи людских самолюбий успели оскорбиться, тысячи успели удовлетвориться, надуться, тысячи - успокоиться в объятиях смерти, - такой военной хроники не найдется и во второй части "Беллоны".

Загадочный Лекс оказывается натурой увлекающейся, но для его противоречивой натуры так и не находится нетривиальных слов, которые вообще-то не помешали бы любому, пускай самому развлекательному и прибыльному "проекту":

- Ненависть к тупому, жестокому, гнусно устроенному, рабьему государству. И жалость к безответной, нелепой и неожиданно родной, до мурашек родной стране.

После "Беллоны" "Севастопольские рассказы" и правда вновь кажутся "родными, до мурашек".