Лейся песня городская и уголовная
Книга Максима Кравчинского «История русского шансона» выглядит убедительно. Толстенный 850-страничный «кирпич» с самого начала дает понять — разговор предстоит долгий и непростой. Кравчинский исследует жанр, чье существование в современной российской музыкальной истории кто-то оценивает как один из символов деградации общества, кто-то — как единственно возможный саундтрек к веренице скучных будней.
Доказывая право на существование как самого жанра, так и термина, вызывающего у эстетов вполне понятную, переходящую в отторжение неприязнь, автор берется показать пути развития этой неофициальной песенной традиции, замеченной на всех этапах российской истории.
С места в карьер, познакомив с возможным прародителем жанра — «песнотворцем Бояном», Кравчинский ловко ведет читателя кривой дорожкой познания. Под струны гусляров-скоморохов, через салоны с цыганами, эмигрантские рестораны, тюрьмы, штрафбаты, рынки и вокзалы. Кто-то оседает на прокуренных кухнях диссидентствующей столичной богемы. Самые стойкие усаживаются в кабины «дальнобойщиков». Упертые — в компании тех, благодаря кому современные короли жанра и вправду становятся «народными».
Апеллируя цитатами филологов Неклюдова, Веселовского, Орлова и бессчетного количества славистов, лингвистов, исследователей-самоучек, этнографов, коллекционеров, дельцов и, наконец, самих музыкантов, Кравчинский не просто холит и лелеет жанр, он и создает красивый миф. Благодаря которому уже не бросишь с ходу ночному таксисту: «И в пути мы не слушаем радио «Шансон».
Порой кажется, что сам термин играет здесь роль некой «заманухи», призванной разъяснить суть загадочного феномена. Автор ловко находит ему синоним — «русская жанровая песня», и это очень верно. При всем желании полемизировать, вряд ли вменяемый почитатель Вертинского, Реброва, Утесова, Козина, Димитриевича, Дины Верни, Окуджавы, Галича и Высоцкого согласится поставить своих кумиров в один ряд с Токаревым, Полотно, Успенской, Катей Огонек, группой «Воровайки» и Стасом Михайловым.
Признавая ценность записей Северного, Беляева, раннего Розенбаума и даже Гулько, интеллигентный слушатель согласится с тем, что огромная часть населения огромной страны, мотая сроки, создавала свой фольклор, но непременно добавит, что сроки эти население мотало по очень разным статьям.
Многим ли знакомы имена Юры Морфесси, некогда в эмиграции по соседству с Вертинским исполнявшим «Дорогой длинною» и «Кирпичики», или самого автора «Кирпичиков» — Павла Германа? Знают ли, что отец популярного телеведущего, спортивный комментатор Виктор Набутов, попал под суд за исполнение песен Вертинского и Лещенко? Многие ли помнят имена Александра Комара Спиридонова, Валерия Агафонова, Юрия Борисова?
В книге много баек, удивительных (чаще всего драматических) историй из жизни и выживания, плюс обширная география «русской жанровой песни», сказочно интересная в начале и до смешного предсказуемая и банальная в конце.
Нейтрально обозначив музыкантов, чей репертуар стал олицетворением пошлости, Кравчинский игнорирует действительно яркие имена. Все-таки кроме Тани Тишинской, Катерины Голицыной и Елены Ваенги существуют Ирина Богушевская, Евгения Таджетова, Ольга Панюшкина, девушки из ВИА «Татьяна», чей талант, исполнительское мастерство и обаяние заслуживают неизмеримо большего внимания.
«История русского шансона» — интереснейшее исследование, вскрывающее нюансы, объясняющее тенденции, но, к сожалению, не дающее ответа на главный вопрос: а что, собственно, дальше, после того как закончится бесконечный парад современных российских «шансонье»?
«История русского шансона», изд-во «Астрель», 2012.
