«Чтобы не враждовать с Россией, мы должны понять русскую историю»

26 октября американский пианист Роберт Левин впервые выступит на московской сцене. В Концертном зале имени Чайковского он исполнит 20-й концерт Моцарта с оркестром Musica Viva. После репетиции маэстро прошелся по Тверской с обозревателем «Известий».

— Сегодня вы впервые в жизни увидели Россию. Что скажете?

— Я восхищен. Много любопытного. У вас можно обменять валюту прямо на улице — везде светятся красные циферки. Только эти циферки не настоящие: когда заходишь внутрь, оказывается, что есть еще комиссия. Трафик на Тверской очень напряженный. Наверное, в Советском Союзе не было столько машин? Я добирался из аэропорта больше двух часов.

— Вы учились, возможно, у одного из лучших музыкальных педагогов в истории, Нади Буланже. Она была строга?

— Да, ставила огромную партитуру Стравинского, и если ты не мог воспроизвести ее на рояле, то получал серьезную затрещину. Иногда я плакал после ее уроков. Но потом понял, что она дала мне ключи от всех дверей замка. В течение всей жизни, играя самую разнообразную музыку, я вдруг обнаруживал, что уже знаю, что делать. Все ключи уже со мной.

— Ваша фамилия весьма музыкальна: среди ваших однофамильцев — Джеймс Ливайн, Розина Левина. У нас в Москве есть дирижер Анатолий Левин.

— Да, и все носители этой фамилии в Америке — из России, они русские евреи. Но проследить наши корни очень сложно. Ведь в России все сыновья в еврейских семьях, кроме старшего, должны были служить в армии до конца жизни. Евреи старались быть умными и меняли своим детям фамилии.

— В вашей семье российские традиции сохранялись?

— Мои родители были космополитами, но когда в Нью-Йорк приезжали русские артисты, я всегда был в зале. Большой театр, балет Моисеева, Рихтер, Гилельс. Исаак Стерн однажды сказал о русско-американском культурном обмене: «Они присылают нам своих русских евреев, а мы им — своих русских евреев». И это весьма похоже на правду. 

— Так вы, наверное, говорите по-русски?

— Увы, я не знаю русского, и это одно из самых главных упущений в моей жизни. Но всю русскую литературу я прочел еще в годы учебы. Открыв для себя Набокова, я проглотил абсолютно все его книги — от корки до корки. Как и Стравинский, и Пикассо, Набоков все время изобретал себя заново. Я знал, что разные версии его книг — русская, французская, английская — содержат разные словесные игры. Я прекрасно разобрался с английскими и французскими играми, а вот русские остаются для меня загадкой.

— Вас привлекает многоликость этих троих творцов?

— Это так современно! 50 лет назад все пианисты хотели быть похожими только на себя. Невозможно спутать звук Горовица с игрой кого-либо еще. Есть такие же актеры — Джон Уэйн, например: он всегда одинаков, и если вам он нравится, то вы полюбите все его фильмы. Но сейчас важнее чувствовать разные стили и меняться. Как Мэрил Стрип. Моя идентичность, моя личность в том, насколько различно и глубоко я могу воплощать разные стили.

— Вы известный сторонник аутентичного исполнительства. К чернорояльному фортепианному мэйнстриму относитесь скептически?

— Вовсе нет. У меня дома три концертных Стейнвея. Да-да, потому что нам с женой нужны именно три. Два стоят рядом, чтобы играть дуэты. Еще один — в другой комнате, чтобы мы могли заниматься параллельно. Кроме того, у меня есть клавесин, моцартовский клавир, брамсовское фортепиано и еще одно для Шуберта и Шумана.

— Как вы решились написать собственное завершение Реквиема Моцарта?

— Однажды дирижер Хельмут Риллинг пригласил меня на встречу. Куря сигару, он сказал: «Я знаю множество версий Реквиема, но не доверяю ни одной из них. Я хочу заказать вам к 1991 году новую версию». Я сказал: «Нет». Он ответил: «Я знал, что вы откажетесь. Более того: я надеялся на это. Теперь я еще больше убежден, что именно вы должны дописать Реквием». Я вновь отказался. После этого он начал звонить мне постоянно, где бы я ни находился. Мне пришлось сдаться. Я не пытался опровергнуть Зюсмайра (ученика Моцарта, завершившего Реквием. — «Известия»), наоборот — опирался на него, где возможно. Но я привел Реквием ближе к тем правилам, которым последовал бы сам Моцарт. Скажем, Зюсмайр просто не умел писать фуги, поэтому он ограничился 30-секундной фугой в Осанне. Но такая краткость невозможна для той эпохи. На премьере моей версии в Штутгарте зал неистовствовал. С тех пор Риллинг исполнял Реквием по всему миру больше 30 раз, вышло 10 записей на CD. Потом он заказал мне закончить Мессу до минор, что было гораздо сложнее.

— Сейчас в России много говорят о патриотизме. Что значит быть патриотом в Америке?

— Чем больший ты патриот, тем более критичным ты должен быть к своей стране. Патриот — это идеалист, и чтобы приблизить свое государство к идеалу, нужно видеть не только достижения, но и провалы. И сейчас в Америке есть многое, о чем стоит беспокоиться.

— Например?

— В общем, то же, что и в России: богатые становятся все богаче, разрыв с бедными увеличивается. Это аморально. Митт Ромни стал миллионером собственными усилиями, но он сделал состояние за рубежом — чтобы не платить налоги. Меня угнетает, что на предвыборные кампании утекают миллиарды долларов. На следующий день после выборов эти деньги не будут значить ничего. Если ты патриот, ты не имеешь права так поступать. 

— Как вы восприняли назначение России главным врагом США, прозвучавшее из уст кандидата в президенты Америки?

— Я был оскорблен этой ремаркой. Даже если Митт Ромни так думает, глупо говорить это вслух. Цель патриота — сделать из врагов друзей. Но Россия нам не враг. Сейчас почти нет стран, о которых мы можем думать как о врагах, да и вообще: войны в современном мире ничего не решают. Германия и Япония проиграли войну, но как они развились после нее! В мире будущего не может быть одного лидера: Китай, Россия будут очень мощными державами. Чтобы не враждовать с Россией, американцы, прежде всего, должны понять русскую историю. В США уже 200 лет не было войны, а Россия в ХХ веке прошла через ужасные потрясения. Вот один пример. Сталин был ужасным тираном, монстром. Но можем ли мы обвинить его в том, что после Великой Отечественной войны он захотел создать для своей страны защитный буфер в виде Восточной Европы?

— 65 лет вы живете в Америке, знаете про свои русские корни и ни разу не приезжали в Россию?

— Я не путешествую ради туризма, я езжу на гастроли. Но мечта увидеть Россию появилась у меня очень давно. Как я вообще могу жить, не побывав в Эрмитаже? Сейчас, когда оркестр Musica Viva предложил мне сыграть концерт в Москве, я ответил: «Наконец-то!»