«Когда СМИ из поп-артистов делают богов, в этом есть нечто фашистское»

Культовый композитор-авангардист Беат Фуррер приехал в Москву, чтобы продирижировать авторским концертом в Доме музыки. Творец, на которого ориентируются едва ли не все молодые российские сочинители, дал эксклюзивное интервью обозревателю «Известий».

— В ХХ веке великие композиторы — Стравинский, Рахманинов, Хиндемит — перебирались жить в Швейцарию. А вы, швейцарец, уехали из родной страны.

— В Швейцарии я чувствовал себя в культурной изоляции. По сути, там не было традиции современной музыки. Даже сейчас трудно найти хорошие ансамбли и выбить деньги на поддержку нового музыкального искусства.

Я переселился в Вену, где встретил потрясающего учителя и крупнейшего композитора Хаубенштока-Рамати. В последние десятилетия там сформировалась мощная культура современной музыки и широкая аудитория ее ценителей. Мое решение эмигрировать было лишь наполовину осознанным. Когда вы молоды, вы принимаете какие-то решения, но в действительности главное — удачливы вы или нет. Мне повезло найти правильный путь и нужного учителя.

— Что вы думаете о смерти академической музыки и профессии композитора?

— Абсолютно всегда, начиная с древних египян, люди говорили, что искусство и культура кончились, что планету ожидает скорый крах. Но всегда приходило нечто новое. А те, кто уверовал, что время кончилось, нового не увидят. Еще никогда в истории Земли не было так много композиторов, как сейчас. И никогда — это простая математика — не было так много хороших композиторов.

— Вы серьезно?

— Конечно. Через 50 лет будет видно, кто из нас важен для будущего. Я абсолютно убежден, что музыка в будущем будет играть очень важную роль в нашем обществе. Я не наивен и вижу то, что сейчас поп-культура становится сильнее и накрывает все медийное пространство. Но даже в таких условиях мы должны продолжать писать свою музыку, чтобы традиция не прервалась.

— Почти все представители академической музыки не принимают поп-индустрию. Что именно в ней плохого?

— Поп-музыка лишена самосознания, памяти, связи с традицией. Поэтому она постепенно становится абсолютным бредом. Разумеется, в этой сфере появляются интересные феномены, например, техно. Но когда они коммерциализируются, всегда остается пустой невыразительный бит. Я часто замечал какого-нибудь хорошего певца, настоящую личность, но всякий раз через несколько лет обнаруживал, что он съеден коммерцией. Рыночное искусство — это очень опасно. Когда СМИ делают из поп-артистов не просто звезд, а настоящих богов, в этом есть нечто фашистское.

— Вся Европа говорит о Pussy Riot как о пострадавших за свое искусство музыкантах. Может, такова музыка будущего?

— Такова нынешняя культура, и это внушает мне ужас. История с Pussy Riot показала, как наши газеты и телевидение преподносят информацию. На самом деле мы ничего не знаем — видим всё через узкую идеологическую щель.

Да, эти девушки нашли ключ к тому, чтобы сломать запреты. Их двухлетний срок — это двухлетие их славы. Но зачем смешивать искусство и эту поп-культуру? Pussy Riot — не вопрос музыки.

— Что нового вы хотите принести в музыкальный мир?

— Меня очаровывает разговорное пение, то есть идея перехода от речи к вокалу и обратно. В своих последних операх я постоянно этим пользуюсь. Я считаю абсурдом рассуждения о том, что постдраматический театр ничего не может выразить, что это лишь этикетный обмен ложью и сплошное надувательство. Возможности современного театра безграничны.

— Насколько объемно, на ваш взгляд, пространство новой музыки в России?

— В последние годы множество людей говорило мне, что в России ситуация вокруг новой музыки становится все лучше и лучше. А если осуществляется непрерывная работа в этой сфере, рано или поздно появляется отдача в виде хороших партитур. Социальная жизнь музыки и сами партитуры — это единый организм. Энергия музыкальной жизни влечет композиторов.

— Ваше имя переводится как «счастливый». Это псевдоним или задумка ваших родителей?

— Это настоящее имя, очень распространенное в Швейцарии, особенно в моем поколении. У нас тысячи таких счастливчиков.

— Вы соответствуете своему имени?

— Пожалуй, да.

— Вы — часть элитарной и довольно малочисленной культурной среды. Вас узнают на улицах?

— Случается.

— Что вы чувствуете?

— Это приятно, но у меня нет иллюзий насчет большой социальной роли моего искусства. Да и не нужно слишком заботиться об этом. Сидит ли у вас в концертном зале 2 тыс. или 200 человек — совершенно не важно. Мы стали все мерять количеством и забыли о качестве. Конечно, организаторам приходится волноваться о том, сколько людей придет. Но это не моя проблема.

— Для студентов российских консерваторий вы — кумир. Они постоянно обмениваются вашей музыкой в социальных сетях (увы, не платя авторские). Хотите что-нибудь пожелать юным композиторам?

— Им нужно быть страстными, убежденными в верности своего стиля и своего дела. Нужно верить, что однажды они будут признаны. Но у нас очень немного времени. Надо торопиться.