- ВКонтакте
Многие, не исключая автора этих строк, должны признать: «Я часто был несправедлив к покойному». И точно так же весьма многие подписались бы под последующим рассуждением: «Но был ли покойный нравственным человеком? Нет, он не был нравственным человеком. Все свои силы он положил на то, чтобы жить за счет общества. Но общество не хотело, чтобы он жил за его счет. А вынести этого противоречия во взглядах Борис Абрамович не мог».
Правда, кто бы вынес, и точно ли среди здравствующих лондонских изгнанников — nomina sunt odiosa, — а равно и среди нелондонских и неизгнанников, но людей того же круга и достатка, много нравственных людей, чья жизнь лишена подобного противоречия? Разве что у других лиц, состоящих в списке «Форбса», эти противоречия — возможно, лишь пока, хвали день к вечеру — не приобрели столь напряженного характера, да и сами эти лица не сделались воплощением 90-х годов, драматическим тенором эпохи. Борис Абрамович сделался. Они жил средь нас, всяк его знал, и в истории он точно останется.
Понятно, что не как благодетель человечества — список благодетелей вообще скуден, — но как человек замечательный — вполне. «Вы слышали о графе Сен-Жермене, о котором рассказывают так много чудесного. Вы знаете, что он выдавал себя за вечного жида, за изобретателя жизненного эликсира и философского камня и прочая. Над ним смеялись, как над шарлатаном, а Казанова в своих Записках говорит, что он был шпион; впрочем, Сен-Жермен, несмотря на свою таинственность, имел очень почтенную наружность и был в обществе человек очень любезный» — достаточно заменить Сен-Жермена на Платона Еленина, чтобы признать справедливость такой характеристики и сказать вослед ушедшему: «А вкруг тебя дышалось воздухом Осьмнадцатого Века».
Немножко красть (а кто не крал?) умели и умеют весьма многие, стать блестящим авантюристом в духе Сен-Жермена, Калиостро или Казановы, прославив эпоху (сомнительным, конечно, образом, так ведь и эпоха такая была несколько сомнительная), дано очень немногим. «За что страдальцем кончил он // Свой век блестящий и мятежный // В Британии, в глуши степей, // Вдали ЭрЭфии своей».
«Но он к заботам жизни бедной // Привыкнуть никогда не мог; // Скитался он иссохший, бледный, // Он говорил, что гневный бог // Его карал за преступленье... // Он ждал: придет ли избавленье. // И всё несчастный тосковал, // Свой дальный град воспоминая». Ибо поздняя осень авантюриста всегда печальна — вспомним хоть Казанову в богемском захолустье.
Теперь он на другом суде, который помилостивее нашего будет. Да покоится с миром.
