«What have we done, Maggie? What have we done to England?» («Что мы сделали с Англией, Мэгги?») — наверное, эти вступительные строчки последнего альбома классического состава Pink Floyd The Final Cut, наполненные горечью и раздражением от Фолклендской войны, возможно, лучше всего отражают то неистовое раздражение, которое фигура Маргарет Тэтчер всегда вызывала у прогрессивной британской (и не только) общественности. Про ушедшую от нас Тэтчер напишут много слов: о том, какая она была великая, несгибаемая, железная. Мы услышим и о том, как она спасла Британию от разрушительных последствий этатистских экспериментов, и о версии противоположной стороны — привнесенном Тэтчер в новейшую мировую историю «бесчеловечном лике неолиберализма».
Наследие Тэтчер крайне трудно оценивать объективно: ее предельно решительная политическая стилистика осталась в памяти скальпелем хирурга, безжалостно оставляющего после себя жестокие шрамы. Я постоянно вспоминаю свой разговор с британским пенсионером в поезде Ньюкасл–Эдинбург: мы проезжали места, где он в зрелые годы работал шахтером, и он рассказывал, что так и не понял, почему шахты закрыли и всех их уволили — «ведь уголь нужен для производства энергии, а теперь для этих целей завозят заморские газ и уран». Я хотел ответить ему что-то про экономическую эффективность и чрезмерные субсидии угольной отрасли, но не стал: тяжелый опыт радикальных реформ в моей собственной стране научил той простой мысли, что теории теориями, а с людьми всегда нужно обращаться по-человечески.
Реформаторское хладнокровие «железной леди» ввело в оборот моду на решительные и безжалостные реформы под лозунгом «потому что так требует время» — нечто неуловимо напоминающее апологетику людоедской индустриализации по Сталину, представителю предыдущего поколения «эффективных менеджеров». Борец с застоем, превратившим Англию в «больного человека Европы» — это прозвище конца 1970-х годов вполне точно отражало то безнадежное состояние, в котором находилась экономика страны, — Тэтчер явно наслаждалась своим статусом главного национального возмутителя спокойствия, гордясь тем, что ей удалось «растрясти это болото».
Болото, действительно, растрясли на славу. Хотя хор критиков «неолиберализма по Тэтчер» не ослабеет никогда, трудно отрицать, что ее реформы привели к резкому росту производительности экономики, настоящему экономическому скачку, и даже идеологический противник Тони Блэр, сменивший тори у власти в конце 1990-х, вынужден был сквозь зубы назвать реформы Тэтчер «необходимыми актами модернизации». Реструктуризация неэффективного госсектора, приватизация, включение мотора частной инициативы и конкуренции — многие из этих теоретических лекал либеральных экономистов 1970-х мощно заработали на практике, этот опыт стал мировым достоянием, его по праву стали тиражировать как успешный во многих странах. Хотя во многих преобразованиях Тэтчер слишком увлеклась либертарными рецептами экономистов-теоретиков: например, их предпочтение в сторону приватизации монополий и скепсис по поводу антитрестовского регулирования привел к монопольным эффектам на либерализованных энергетических рынках, и тому же Блэру пришлось доделывать работу путем новой волны реформ, усиливающих ненавистное ультралибералам антимонопольное регулирование.
Если говорить о глобальном наследии Тэтчер, то, скорее всего, можно сказать вот что: она вернула второе дыхание глобальному капитализму, поблекшему в 1960-е и 1970-е под давлением кейнсианского наследия, вдохнув новую жизнь в понятия частной инициативы, предприимчивости, конкуренции. Именно эта модель капитализма принесла миру новый уровень благополучия, привела к новому витку развития. Сегодня виток пошел по спирали: мир сталкивается с невиданными ранее последствиями экспансии глобального спекулятивного финансового капитализма, подарившего нам разрушительный кризис 2007–2008 годов, от последствий которого мы так и не можем пока оправиться. И это тоже во многом последствия неолиберальных реформ Тэтчер. Для преодоления этой проблемы потребуется новый раунд реформ, потом — еще один. Вот так и живем по спирали.
«Это место изменилось к лучшему — ваша экономическая теория говорила, что так и будет», — пел в середине 1980-х Стинг в песне We work the black seam, специально посвященной последствиям тэтчеровской угольной реформы (ну что тут поделаешь, тэтчеризм оставил глубокий след в британской рок-музыке). Песня пропитана горечью за все тех же уволенных шахтеров, которые трудились десятилетиями, рискуя и не зная отдыха, а потом остались ни с чем. Но из песни слова не выкинешь — место все-таки изменилось к лучшему. И вот с таким противоречивым наследием Тэтчер останется в истории навсегда. Такова судьба всех решительных политиков, которые в ключевые моменты истории своей страны делают нечто экстраординарное. Верный путь сделать так, чтобы никому не было больно, — вообще ничего не делать. Но это точно не про Маргарет Тэтчер.
