В субботу, 13 апреля, в Нижнем Тагиле, в музее истории «Уралвагонзавода» состоялся очень необычный разговор. Уральский полпред Холманских обсуждал с московскими интеллектуалами из всевозможных политических лагерей дальнейшую судьбу своей «рабочей контрреволюции», начавшейся в зимние дни 2012 года на фоне московских протестных митингов и путинской президентской кампании.
Разговор был трудным, как шаги на тонком апрельском льду. Слишком еще свежи в памяти события годичной давности, и участникам встречи приходилось очень тщательно подбирать термины, чтобы избежать жестких пропагандистских шаблонов недавнего противостояния. Пропаганда — извечный враг диалога и понимания. Но переубедить вдумчивого собеседника всегда лучше, чем переспорить заклятого оппонента.
«Человек труда» — главный новый термин в разговоре, и с ним же возникли основные трудности. Кого можно и кого нельзя считать «человеком труда»? Кто такой в наше время «герой труда», достойный одноименной награды, учрежденной на прошедшей неделе президентом? Наконец, как вышло, что противостояние сторонников и противников Путина оказалось оформлено как конфликт «людей труда» с «креативным классом» — еще одной странной, столь же недоописанной социальной группой?
Кто голосовал за власть в декабре-11 и марте-12, а также составил основную базу ее поддержки в ходе «войны площадей» (Болотная/Поклонная)? Рабочие, пенсионеры, бюджетники, военные, жители сельских территорий, национальных окраин, люди старших поколений со средним специальным и средним образованием и уровнем дохода ниже общестранового. Кто голосовал против и составил ядро протестного актива, в том числе и уличного? Жители столиц, крупных городов, молодые, преимущественно с высшим образованием и уровнем дохода выше среднего по стране. Получается, что основной социальной базой «протеста» стали те, кому в России жить лучше, чем другим, а «режима» — тем, кому хуже.
«Исправление отношений начинается с исправления имен». С именами сейчас каша. Скажем, когда людям негде работать — на актуальном новоязе это называется «постиндустриальная экономика». А когда праздное сословие ищет способ самоидентификации, то не находит ничего лучше, кроме как объявить себя «креативным классом». Самую свою креативность определяя через потребление — одежду, музыку, книги, гаджеты и в широком смысле «стиль» — целиком заимствованный из внешних первоисточников. По той же логике война за сословные привилегии для своих объявляется «борьбой с коррупцией», а попытку выдавить электоральное большинство за пределы политпроцесса — «борьбой за честные выборы». Наконец, бабий потребительский бунт упаковывается как акт пробуждения национального самосознания, иначе говоря — «женское» выдается за высшее проявление «мужского».
Марксизм учит противопоставлять труд и капитал. Но здесь мы видим совсем другой конфликт — труда и потребления. Именно Потребитель — главный «культурный герой» российского «протеста». Мир видится ему как гигантский супермаркет, в котором выставлены на продажу всевозможные «товары и услуги». Его отношение к государству полностью укладывается в эту же рамку: государство есть не более как совокупность «государственных услуг», которые он «покупает за деньги» (например, путем уплаты налогов). Управление — всего лишь разновидность сервиса, который бывает в разных местах более или менее качественным. Сценарий подвига, совершаемого таким «культурным героем» — это тетка на кассе, которая обнаружила, что ее обсчитал продавец и громким ором требует позвать менеджера и предоставить жалобную книгу; именно таков по существу «коллективный Навальный».
Однако у Потребителя есть железобетонное основание его потребительских прав — деньги, которыми он оплачивает покупаемое. Где он их взял? Ну, как бы считается, что «заработал». Но говорить об этом — в наше время практически табу: «каждый зарабатывает как может», и это вроде как «его личное дело». Мера заработанного определяется актуальными реалиями рынка труда — и, в меньшей, но всё более значимой мере — структурой собственности на «средства производства». Есть, впрочем, и еще один, наиболее любопытный фактор: степень близости к рогу финансового изобилия под названием «бюджет».
Но там-то откуда деньги? По умолчанию считается, что «из налогов». Однако по факту государство и сегодня, как в советское время, самый крупный в стране «предприниматель», создающий и продающий всевозможные блага как внутри страны, так и за ее пределами. Включая и такие специфические блага, как безопасность — в этом случае «производящим контуром» выступают силовые структуры — армия, полиция и спецслужбы. И в качестве предпринимателя ему и сегодня куда более комфортно, чем в качестве регулировщика и «ночного сторожа»: продолжающийся налоговый погром малого бизнеса показывает, насколько оно бездарно во второй из ипостасей. В то время как всё новые международные сырьевые контракты вновь подтверждают его дееспособность в первой.
В стране, где каждый третий потраченный рубль так или иначе тратится именно государством, все без исключения — включая вроде бы «свободных» и «самодостаточных» частных предпринимателей — живут в конечном итоге благодаря бюджету. Даже если ты лепишь глиняные фигурки у себя в подвале и выставляешь их на продажу — наличие или отсутствие «покупательной способности» у твоих клиентов все равно подвязано на бюджетные расходы государства. Иными словами, ты не более чем «бюджетник второго порядка». Однако близость к крупным потокам госзатрат создает финансовые возможности куда более привлекательные, чем любое автономное предпринимательство. Точнее всего было бы назвать их феодальной рентой — деньги, проистекающие из статуса обладателя, в системе статусов, определяемой властью. И у большинства столичных рантье место в этой иерархии заведомо более высокое, чем у тех, кто делает что-то сам.
Тема «человека труда» — в скрытом виде вопрос о «переоценке ценностей» в этой сфере. «Люди труда» — это те, чья творческая активность сосредоточена в большей степени в сфере созидания, нежели в сфере потребления. Здесь по одну сторону оказывается мастер, всю жизнь проработавший на заводе, и предприниматель, создавший такой завод вопреки устоявшейся привычке «покупать китайское». Вполне возможно, что по своим потребительским компетенциям — какую одежду носить, в каких заведениях питаться, на каких машинах ездить, какую музыку слушать или даже за кого голосовать на выборах — такой человек по всем статьям проигрывает находящимся «в тренде» пригламуренным рантье. В конце концов, потребление сегодня тоже требует известного профессионализма — а он, понимаете ли, другому учился.
Ясно одно: в обществе, где правила диктует именно потребляющий слой, такому попросту не выжить. И это определяет скрытую механику конфликта «Болотная/Поклонная»: реальные хозяева жизни — это так называемый «протест»; в то время как подлинная революция — те, кто посмел настаивать на ценностях созидания в ущерб ценностям потребления. Путин же, будучи вынужден опереться на вторых, несмотря на то что все последние 20 лет система работала для блага первых, оказался в трудной роли. Что-то вроде японского императора, во имя которого простые самураи поднимают так называемое верноподданническое восстание против фактических хозяев страны — вождей сёгуната. Впрочем, в Японии это, как известно, закончилось наилучшим для страны образом — реставрацией Мэйдзи, открывшей дорогу промышленной революции и быстрому вхождению Японии в число мировых держав. Не самый плохой вариант.
