Георгий Исаакян: «Театр и стабильность — несовместимые вещи»

26 апреля Детский музыкальный театр имени Натальи Сац дает премьеру «Золотого петушка» Римского-Корсакова, объявленную как реконструкция постановки Фокина и Гончаровой («Русские сезоны», 1914 год). Худрук театра Георгий Исаакян рассказал обозревателю «Известий», где заканчивается подлинность и начинается игра.

— Реконструкция легендарного спектакля столетней давности — ваша идея?

— Хорошие идеи обычно приходят разным людям синхронно и в правильный момент. С одной стороны, я всю жизнь занимался Дягилевым, 20 лет прожил в его городе, 10 лет был худруком пермского Дягилевского фестиваля. С другой стороны, Андрис Лиепа уже много лет работает над реконструкцией дягилевских балетов и давно мечтает восстановить «Золотого петушка». Год назад я предложил ему перенести на нашу сцену «Петрушку» и «Жар-птицу», которые шли в его фонде, — пришло в голову, что для Театра Натальи Сац эти спектакли, что называется, форматны. Было очень много споров: «Стравинский, Дягилев — зачем они здесь? При чем тут дети?» Сейчас это один из самых популярных наших спектаклей. Дети смотрят, открыв рот, смеются, рыдают, требуют наказать злого Мавра. Музыка Стравинского для них — абсолютно нормальный, понятный язык. А профессиональная публика как будто высматривает, насколько спектакль соответствует оригинальным тексту и декорациям.

— Многие действительно считают, что реконструкции Лиепы не аутентичны — легкий обман, спектакли на экспорт.

— Экспорт — не самая худшая вещь. Мы в последнее время бесконечно все импортируем и платим безумные деньги за то, в чем сами являемся первопроходцами. Другое дело, что экспорт может быть достойным или низкосортным. Что касается аутентичности, то, на мой взгляд, это во многом вещь шарлатанская, потому что вы никогда не сможете достичь абсолютного соответствия оригиналу. На балетных фотографиях начала ХХ века красуются девушки под центнер. В пачках. Вот аутентичное русское балетное искусство. Вы готовы сейчас прийти в Большой театр на лебедей под центнер? И дягилевские балеты исполнялись людьми с другой фактурой и другой психофизикой. Мы нигде не говорим, что делаем «миллиметровую» реконструкцию «Золотого петушка». Это реконструкция идеи Фокина — соединить оперное и балетное начала в одном спектакле. И у нас совершенно открыто объявлен в афише хореограф спектакля Гали Абайдулов, который сочинил очаровательный, лубочный балет по мотивам сохранившихся эскизов и кусочков видео. Понятно, что это игра в реконструкцию. Но весь театр — это игра. Зато декорации и костюмы Гончаровой мы — с помощью замечательного художника Вячеслава Окунева — восстановили в точности.

— Вы дважды переносили премьеру «Иоланты», что выставило театр не в лучшем свете. Почему так случилось?

— За 2,5 года моего руководства театр выпустил 14 премьер. Почему-то никто не спросил меня, каким образом я это сделал, откуда у меня столько сил, энергии, финансовых, человеческих ресурсов. Я не люблю переносить сроки премьер — только дважды в жизни это делал, и оба раза по техническим причинам. Это целиком моя ошибка как менеджера, я переоценил наши силы. Мне кажется, что ответственный руководитель — это тот, кто может взять все на себя и не искать виноватых. Но когда я в полную силу занялся этим проектом, мы его выпустили и сделали его хорошо. Отразилось ли это не репутации театра? Думаю, что нет. Театр — вообще-то не машина, а живой организм. Мы имеем дело с художественным произведением, но почему-то не даем художнику права на ошибку, на кризис, на нерасчетливое решение. После такого стресса мы все-таки собрались и выпустили спектакль — вот о чем надо говорить.

— Вы сторонник сменяемости власти в театре?

— Да. Люди путают понятия авторского театра и репертуарного. Понятно, что «Таганка» 1970-х без Любимова — странное создание. (Другое дело, что и «Таганка» с Любимовым сейчас уже нечто странное.) Ясно, что Малый драматический театр в Петербурге — это театр Льва Додина, и сколько Бог даст здоровья Льву Абрамовичу, его должен возглавлять Додин. Но всем нам прятаться за спинами великих и получать индульгенции совершенно неправильно. Должна быть сменяемость.

— Про власть в стране так же думаете?

— Давайте не будем уходить в политику. Я 25 лет тщательно оберегаю театр от этого. Стоит театру заиграться в политику, и он перестает быть театром.

За окном сейчас весна. Сошел снег, и пробивается трава. Никому в голову не приходит сказать, что эта цикличность природы неправильна. Должно быть умирание и прорастание нового. Почему-то в общественной сфере мы пытаемся природе противоречить.

Станиславский отвел театру 7–8 лет жизни. Театр и стабильность — несовместимые вещи. Когда мы выбираем профессию, мы подписываем контракт с самими собой — о том, что будем игрушкой в руках театра. Нас будет выносить наверх, сбрасывать вниз. Зачем, вскарабкавшись, зубами цепляться за свое персональное Кащеево царство?

— Из Пермского театра вы ушли сами или вас ушли?

— Совпало то, что министр культуры Александр Авдеев просто позвонил мне на мобильный и предложил возглавить Театр имени Сац, с тем, что исполнилось 20 лет моей службы в Перми. Дело не в исчерпанности художественных идей, а в том, что называется «усталостью материала». Я 20 лет ходил по одним и тем же кабинетам, мне отказывали в одних и тех же просьбах. В какой-то момент начинаешь спрашивать себя и окружающих: «А мы все друг другу не надоели?» Хотя к тому времени у меня была идеальная труппа, понимающая меня с полувзгляда. Она единственная в стране могла решиться поставить Солженицына на оперной сцене, три недели репетировать «Фиделио» в концлагере.

Передача власти была максимально плавной: я постарался, чтобы театр ни на секунду не почувствовал себя повисшим в воздухе. Другое дело, что стало происходить с ним потом.

— Происходящее там не вызывает у вас радости?

— Не хочу комментировать работу коллег. Скажу только, что нахожу комичным, когда начинают отсчет с себя любимого. Вообще-то Пермская опера — старейший провинциальный оперный театр. Когда за спиной 140-летняя история, ничего, кроме счастья и гордости, это вызывать не может.

— Что вы думаете по поводу бед Большого театра?

— Театр — это общество в концентрированном виде. В театральных труппах сейчас царит невероятное ожесточение, огромное количество ненависти выплескивается без стыда. В 1990-е годы мы считали неприличным звать камеры и публично перетряхивать наше театральное белье. Но ведь во «внешнем» мире сейчас происходит ровно то же самое. Бесстыдство, пошлость и тотальное озлобление. По улице все идут с перекошенными лицами. Почему у вас такие лица? Жена не так разбудила? Ребенок не такую оценку получил? Но ведь жизнь состоит из череды новостей — хороших, плохих, нейтральных. А мы стали реагировать на всё с осатанением.

В Большом театре собираются лучшие, самые амбициозные, там самые большие деньги, решения принимаются на уровне Кремля. Все в гипертрофированном виде. Но ведь и голодовка в провинциальном театре — ничуть не более безобидная вещь.

— Наличие сильного художественного лидера может решить проблему?

— Это лишь одна из составляющих. Конечно, театр без художественного лидера — довольно странная идея. Которая, кстати, сейчас активно продвигается в искусстве: «Нам не нужны лидеры, нам нужны крепкие хозяйственники и эффективные менеджеры». Вот любимая формулировка! «Эффективные менеджеры» вообще-то взорвали Саяно-Шушенскую ГЭС. Нет такого понятия «эффективный менеджер», есть понятие «профессионал». Или ты разбираешься в своем деле, или нет.