Как выжить в «Гадюшнике»
В сборнике «Гадюшник: Ленинградская писательская организация. Избранные стенограммы с комментариями», который в конце мая выпускает издательство НЛО, показаны ключевые моменты литературного процесса 1940–1960-х: травля Ольги Берггольц, «дело Бродского», обличения Бориса Пастернака.
Невозможное многословие, которое характеризовало эти эпизоды, казалось бы, превысило все возможные лимиты внимания. Однако читателю «Гадюшника» предлагается, надев защитные перчатки, еще раз погрузиться в субстанцию тогдашнего официоза.
Составителю сборника, известному литературоведу и критику Михаила Золотоносову, важно было заполнить промежутки между резонансными делами, показать «непрерывную» историю ленинградской писательской организации. В сборнике впервые публикуются стенограммы и протоколы «наиболее конфликтных партийных и общих собраний».
Основных сюжетов, пришедшихся на «промежутки», несколько. Совписовский босс, среди жертв которого «Маршак и вся редакция «Детской литературы», сам оказывается под недружественным огнем из-за нетрудовых доходов: он сдавал дачу, пока лечился от алкоголизма.
Уважаемый писатель-фронтовик Даниил Гранин, участвовавший в деле Бродского, но старавшийся делать это осторожно, удостаивается обидной эпиграммы от своего же «собрата», литературного номенклатурщика.
Случай Гранина разбирается в книге особенно подробно. На вопрос «Известий», возможно ли вообще как-то скорректировать репутацию внутри «гадюшника», составитель книги Михаил Золотоносов заметил, что «некоторые репутации изменятся вследствие публикации стенограмм».
— Берггольц в лучшую сторону, Гранина — в худшую. Впрочем, до массовой культуры это не дойдет, тираж у «Гадюшника» ничтожный, его спокойно проигнорируют.
Собранные документы, иллюстрирующие эти истории, попутно выявляют и приемы тогдашней «литературной политики»: «Разоблачать и стравливать надо было непрерывно. Делали это так искусно, что все актуальнее становилась не евтушенковское «всех мыслящих — / к закланью», а горькое суждение Ольги Берггольц: «У меня никогда не было врагов, которых я заслуживаю, все какие-то шавки».
Хроника жизни Ленинградской писательской организации представляет несомненную ценность для будущих историков литературы, все же не раз заставляет вспомнить крылатую фразу Юлия Кима «Зачем былое ворошить, / Кому так легче будет жить?». Впрочем, этот аргумент не убедил составителя сборника:
— Вы мне Кима, а я вам — Твардовского: «Одна неправда нам в убыток, и только правда ко двору». Задача историка литературы восстановить картину, предельно приближенную к реальной. Лично мне Гранин ничего ни плохого, ни тем более хорошего не сделал. Меня самого интересовало не «разъяснить» Гранина, а узнать, как всё было на самом деле, как жили советские писатели, как себя вели в трудных ситуациях.
Впрочем, «Гадюшник» позволяет также усомниться, нужно ли проводить все «гнусности и мерзости» именно по ведомству «такова была советская жизнь». Составитель сборника подтверждает: многое, что он сам узнал о писательской природе, скорее универсально:
— О писательской природе я узнал: бесконечную любовь и тягу к интригам, по-моему, превышающую «среднечеловеческую», любовь парторганизации копаться в любом грязном белье, сладострастно обсуждать события личной жизни, заявления жен в партком, «неправильные стихи», пьянство, причем делать это месяцами, а иногда и годами, потрясающее умение использовать всякие постановления и «дела» типа «ленинградского» для сведения личных счетов, алхимически превращая «большую идеологию» в собственные гнусности.
Самый актуальный урок, который преподносит нам «Гадюшник», это полный провал похвального, в принципе, стремления что-то сделать с «моральным обликом» граждан, «остановить моральное разложение». Тогда для этого привлекали писателей, сейчас — религиозных деятелей. Видимо, для того чтобы выбраться из «гадюшника», нужны другие усилия и другие моральные авторитеты.
