Ульяна Скойбеда — видная женщина. У нее ясное чистое лицо, и говорит она ясно, с силою. Она утверждает, что ответила либералам (конкретно г-ну Гозману), как умела, желая защитить наши идеалы. Не смеют обгаживать Победу. Не могла не ответить.
Вот, собственно и всё, что про Ульяну Борисовну имеет смысл знать, потому что главное в ее высказывании не скверные слова про абажуры, а именно вот что «не могу не ответить». Не могу не ответить, не могу молчать, не могу поступиться принципами.
Этот род пафоса, высокая возгонка настроения, которую уже обозвали «новой искренностью», никакая ведь не новая и имеет долгую традицию. Всегда на каком-либо идеологическом переломе, при смене нравственной интонации, находится милая дама, которая настолько возмущена, что не может сдержать эмоций. Конечно, такая дама бежит несколько впереди паровоза и гудит за весь паровоз, но бежит ведь по правильным рельсам, по светлому пути и защищает всё самое светлое и величавое, что есть в государственной душе.
Кто бы и спорил. И неправ г-н Гозман, что сравнил СМЕРШ и СС — так неправ, что в блогах принято обсуждать идею, что он, человек при должности, не мог не соображать, что пишет, и верно, сотворил провокацию, чтобы посмотреть, как далеко могут зайти охранители. И — скомпрометировать. Возможно. А возможно, и нет — поскольку высказывания г-на Гозмана тоже не имеют никакого отношения к свежести: на его слова никто бы и не вздумал обратить внимание 10 лет назад (а 20 лет назад они были частью господствующей идеологии); и, собственно, суть его высказывания, его претензий к сериалу СМЕРШ — в том, что происходит поэтизация организации, которая создавала фильтрационные лагеря, а не только ловила диверсантов; так что ошибка его не в сути, а в скандально проведенной параллели. Сравнил — зря. По нынешнему времени, совсем зря.
И совершенно не имело бы смысла обсуждать всю эту локальную некрасивую историю, если б не один страх — что она не локальна. Что происходит расширение областей неприкасаемого, а также расширение области необсуждаемого, святого и величавого. А что делать тем, кто любит вдаваться в подробности — каким образом величие было достигнуто? Как говаривал Веничка Ерофеев: «Как же мне быть — у меня прививка против величавого, меня в детстве лебедь укусил».
Как быть тем, кого в детстве лебедь укусил? Когда воздух времени заливает равнину.
Общественная атмосфера сейчас меняется, и меняется довольно стремительно. Как известно, государственная идеология становится тотальной, когда доходит до самой почвы, до женщин, детей и офицеров. Когда воздух времени заливает равнину. Вот смотрите, две новости последней недели. Они размещены во многих сетевых избах-читальнях, и в каждой — в рубрике «Курьезы». Хотя курьезного в них ничего и нет.
В первом случае — иноземное вольнодумное баловство: в Берлине открыли домик Барби, построили большой розовый дом, где все предметы Барби-мира (розовой империи) «исполнены в натуральную величину». Девочкам очень нравится. На открытии, как писано в новости, «было больше протестующих феминисток, чем поклонников знаменитой куклы. Феминистки распяли куклу на кресте и сожгли». Глупый дом, глупые суфражистки. Битва гламура и радикального морализаторства на Александерплац. Но вот что — мне стало очень завидно. В Москве даже и так уж больше не пошутишь — я заранее чуяла, что в комментариях всё будет нехорошо. И точно: «Кощунство, надо призвать к ответу». Не о сути дела был разговор, накидали люлей из охранительных соображений. Более всего возмутил жест, эстетика высказывания. Как могли распять? В комментариях, конечно, было и то, что Барби — это ведь тоже плохо, кукла и ее порядок вещей развращает девочек, но феминистки совсем фу. Смысл суфражистского высказывания оказался погребен под символикой высказывания.
Интересно, какие были бы комментарии, если бы феминистки Барби просто повесили? Мы возвращаемся в очень осторожную вселенную, где почти всякий вольнодумный провокационный жест становится опасен и дамы, которые просто-напросто от скуки, сидя на своих службах, пишут комментарии, как бы это массово понимают, чувствуют.
А во второй новости рассказано о 10-летнем мальчике Егоре, третьекласснике петербургской гимназии, который участвовал в конкурсе «Мое отечество» (по условиям которого дети должны были создать свою модель идеального государства). Итоги конкурса комментировал губернатор, то есть дело было поставлено серьезно. В общем, Егор много чего написал — обратите на него внимание, по-моему, он совершенный гений. Но в частности, он предложил опереться на три главных закона: «Каждый бедный имеет право попросить начальство, чтобы они построили ему дом. У каждого человека должна быть работа, которая ему по вкусу. Каждый человек может высказывать свое мнение о власти втихаря. Иначе будет смута». Умный мальчик, вошедший в разум в последние 2–3 года. Обхохочешься, какой курьез.
Кто из нас не хочет, чтобы наше государство было поистине сильным и достойным? Общая победительная атмосфера страны (таковы общепринятые версии ученых, занимающихся психологией социумов) складывается из суммы личных жизненных побед ее жителей. Тут нет ничего от младокапитализма дурного жестокого толка — каждый отвечает сам за себя, каждый работает на себя, и тогда государство «поднимается». Нет, тут другое. У каждого из нас свое представление о том, что такое жизненная победа. Но если людей, считающих, что они победили в жизненных испытаниях, больше тех, кто чувствует себя побежденным, израсходованным жизнью, страна живет внутренней атмосферой довольства. Живет победой.
Это я к тому, что одной победы в войне, которая кончилась уж скоро 70 лет как, на всех на нас все равно не хватит — хоть делай Победу Великую наисвященнейшей и неприкасаемой территорией. Теперь уже не хватит — надо уже как-то и самим. И желательно, чтобы не возвращаться к жизни «втихаря». Без коллективности и ее высоких воспарений.
