Шарль Жюд: «Цискаридзе может попроситься в любую труппу мира»

На исторической сцене Большого театра проходит XII Международный конкурс артистов балета и хореографов. Среди членов жюри — художественный руководитель балета Национальной оперы Бордо (Франция) Шарль Жюд. С выдающимся танцовщиком встретилась корреспондент «Известий». 

— Вы приезжаете на этот конкурс не первый раз. Чем он вас так привлекает?

— Здесь у меня нет своих участников, но это отличный шанс посмотреть на танцовщиков и хореографов разных школ и стилей. Если мне что-то понравится, я возьму это на заметку. Главный критерий для меня — благородство. В стиле и технике можно что-то доработать, но если в танцовщике есть благородство, для меня этого уже достаточно.

— Возникало ли у вас желание пригласить кого-либо к себе в труппу?

— Да, конечно, много раз. Однажды в Сочи мне понравилась участница, которая получила третью премию. Я оставил ей визитку и сказал, что, если она захочет, я жду ее в Национальной опере Бордо. Через год она позвонила и теперь работает у меня.

— В вашей труппе 40 человек. Как справляетесь, например, с «Лебединым озером»?

— Иногда это непросто, приходится приглашать людей со стороны. Но 40 человек — наш постоянный состав.

— Вы были близким другом Рудольфа Нуреева. Но его балетов в вашем репертуаре нет.  

— Хотя я один из основателей Фонда Рудольфа Нуреева и имею право ставить его хореографию в других театрах, мне не кажется правильным делать это в Бордо. Он оставил все свои балеты Парижской опере, и мне не хочется с ней соревноваться. К тому же, поскольку я сам хореограф, у меня есть и свои задумки.

— Однажды вы раскритиковали вашего коллегу Пьера Лакотта за балет «Дочь фараона», обвинив его в балетной археологии. А каков ваш путь?

— Если я хочу создать новый балет, то приглашаю композитора, чтобы он написал музыку, сочиняю историю, ставлю хореографию. Это мой путь. Не то чтобы я критиковал Пьера Лакотта. Он прекрасный хореограф, который занимается своим стилем, продолжает балетную историю. Другое дело, что мне это не близко. Я не смотрю назад, я смотрю в будущее. Когда-то я уже поставил свои «Лебединое озеро», «Спящую красавицу», «Жизель». Но теперь мне интересно делать то, чего до меня еще не существовало.

— Не было ли у вас желания перебраться в театр побольше?

— Меня постоянно куда-то приглашают. Но вся моя жизнь здесь, в Бордо.  Кроме того, через пару лет я уже выйду на пенсию, так что мне нравится оставаться в Бордо.

— Вы любите повторять, что балетный мир очень жесток.

— Да. Мы мазохисты. Мы любим страдать, испытывать свое тело. Мы адреналинозависимые, нам нужно постоянно находиться на сцене. Когда я только начинал карьеру танцовщика, у меня был очень строгий педагог. С тех пор я именно так и воспринимаю балетный мир. Чтобы быть на сцене, нужно быть победителем, казаться сильнее всех. Это касается не только физических возможностей, но в первую очередь — мышления, менталитета. Каждая секунда жизни танцовщика — постоянное соревнование.

— То, что случилось с Сергеем Филиным, тоже проявление жестокости балетного мира?

— Нет. Это не из истории танца, это что-то сюрреалистическое. Я до сих пор не могу в это поверить. Директор компании должен думать о том, что поставить на сцене, какое направление выбрать. А если танцовщику не нравится то, что он делает, он может уйти, и это нормально. Но то, что случилось, стало огромной неожиданностью для всех. И это плохо для всего балетного мира.

— Еще одна новость, волнующая общественность: Большой театр не продлил контракты с Николаем Цискаридзе.

— Я знаю Николая очень хорошо, и если он выразит желание присоединиться к Национальной опере Бордо, я его приму. Почему нет? То, что ему приходится сменить театр, — нормальная практика. Невозможно всю жизнь проработать в одном и том же театре. Мир очень большой. И если ты не согласен с чем-то в одном месте, не нужно воевать. Нужно просто найти такое место, где тебя будет всё устраивать.

— Одна из причин, по которой принято такое решение, — то, что г-н Цискаридзе открыто критиковал дирекцию Большого театра. Возможна ли подобная критика в Бордо или Парижской опере?  

— Если я захочу покритиковать Национальную оперу Бордо, я прежде уйду оттуда. Если артист несчастлив в труппе, если его не устраивает устройство театра, в котором он работает, кто-то должен уйти. Танцовщику сделать это гораздо проще, чем директору. Зачем постоянно сражаться? У Рудольфа Нуреева была такая же история. Шесть лет он жил Парижской оперой, а потом там сменилось руководство, и с новыми людьми он не смог найти общего языка. Конфликтовать было бессмысленно, и он ушел. Николая знают везде, он может попроситься в любую труппу мира. Он танцовщик с именем и может его использовать.

— К слову, о Рудольфе. Выносить его выходки было непросто?

— Все делали то, что он хотел. Если ты показывал интерес к его задумкам, мог чуть смягчиться. Но иногда мог и прогнать: «Ты не хочешь работать? Уходи». С другой стороны, он был очень добрым, простым, как ребенок. Я был знаком с ним почти 20 лет. Знал его в студии, в частной жизни, на отдыхе, на гастролях. И везде это был особенный Нуреев. Но вся его жизнь была подчинена танцу. Он мог приходить в студию в восемь утра и уходить в два часа ночи. Я могу рассказывать о нем очень долго. Поэтому в следующем году напишу о нем книгу. Не думаю, что в России очень хорошо знают, что было с ним, когда он приехал на Запад. Об этом я и попытаюсь рассказать.

— Русские слова вы тоже выучили у Нуреева?

— Да. Но я знаю совсем чуть-чуть: никогда, когда, пожалуйста, спасибо. И кое-что еще.

— Ругательства?

— Да (смеется).