«На спектакль должны работать все — от директора до буфетчицы»

За три дня до премьеры «Летучего голландца» в Михайловском стало известно, что дебютирующий на площади Искусств Василий Бархатов останется в театре: гендиректор назначил его худруком оперной труппы. О новом спектакле и новой должности 29-летний режиссер рассказал обозревателю «Известий» Ярославу Тимофееву.

— Насколько неожиданным было предложение Владимира Кехмана возглавить оперу Михайловского?

— Наши переговоры продолжались два года. Вообще я не очень стремлюсь властвовать, обладать своим театром. Но за два года я многое передумал. Михайловский — хороший театр, хороший инструмент для работы над своими спектаклями, для приглашения других режиссеров, музыкантов, артистов. Я гораздо больше люблю чужие спектакли, чем свои. И если у меня есть возможность повлиять на увеличение количества хороших спектаклей в Петербурге и в России, почему бы ею не воспользоваться? Мы уже прикинули репертуарную политику на ближайшие три года и собираемся все свои планы воплотить в жизнь.

— Что станет первой вашей работой в новой должности?

— Осенью мы поставим современную оперу «Немаяковский» Алексея Сюмака про смерть Владимира Маяковского. Хотим захватить его юбилей, да и вообще эта фигура нас всех страшно интересует. Наш опус будет не столько про жизнь Маяковского, сколько про его смерть и вообще про смерть поэта — на что она влияет, какие процессы после нее происходят.

— Современной оперы при вашей власти станет больше?

— Я считаю, что в репертуаре хорошего театра должно быть все — от «Немаяковского» до качественного «Севильского цирюльника». Так в Михайловском в скором времени и будет.

— Сколько ваших спектаклей будет появляться в Михайловском за сезон?

— Один-два.

— Когда режиссер обретает свою труппу, это обычно свидетельствует об этапе остепенения. У вас так?

— Нет, для меня это лишь ресурс для движения дальше, для развития себя и людей, которых я приглашаю.

— С финансовой точки зрения предложение господина Кехмана было интересным?

— Предложение не сверхъестественное. Не это сыграло роль.

— Как худрук оперной труппы, вы должны будете работать еще и с голосами?

— Нет. В моем случае «художественный руководитель оперы» означает, что я главный режиссер и артистический директор. Это как интендант в Европе, только без финансовой ответственности. Голосами я заниматься не буду, собираюсь определять только собственные касты, но право влиять, конечно, у меня будет. У театра есть прекрасный музыкальный руководитель, голоса — это в основном его поляна. 

— Музыкальный руководитель будет выше или ниже вас по рангу?

— Мы должны действовать сообща. Театр может функционировать только в одном-единственном случае — когда все работают на выпускаемый спектакль, от директора до буфетчицы.

— Вы переедете жить в Петербург?

— Нет, буду курсировать между столицами. Я же не собираюсь ходить на работу каждый день, сидеть в кабинете и перекладывать бумаги. Моя задача — сформировать и реализовать постановки. При этом у меня есть другие контракты в России и в Европе. Моя режиссерская жизнь будет идти как раньше, плюс появится свой постоянный театр.

— Почти одновременно с новостью о вашем назначении вышел в свет «Летучий голландец». Спектакль весьма сложный для глаза: нужно следить и за сценой, и за тремя кабинами наверху, а в одной из кабин еще и двойная экспозиция.

— Так только в первом акте, где происходит завязка: за очень короткое время надо рассказать большую предысторию, изложить условия игры. После этого я специально делаю антракт (иногда обходятся без него), чтобы дать переварить всё увиденное перед вторым и третьим актами, когда паровоз пойдет уже без машиниста.

— И всё же: вы рассчитываете на подготовленную аудиторию?

— Я не знаю. Не думаю, что мой спектакль сложен для восприятия. Наоборот, если бы в первом акте два человека вышли со своих кораблей и в течение 45 минут разговаривали друг с другом на авансцене, это воспринималось бы тяжелее, чем несколько параллельных историй.

— Но зритель ведь не знает заранее, в какую кабину смотреть. Из-за этого легко пропустить важные мизансцены.

— В нужный момент внимание всегда перескакивает. Например, когда надо смотреть вниз, наверху обычно ничего активного не происходит.

— Ваша концепция завязана на кино: Голландец — актер, снимающийся в титульной роли.

— Совершенно верно. В молодости, будучи успешным актером, этот человек играл Голландца. Но в его жизни по несчастливой случайности происходят совсем другие процессы. А Сента выросла на этом кино и всегда чувствовала какое-то странное влечение к исполнителю главной роли — потому что видела, что он играет не сценарий, а свою личную боль.

— Он болен психически? Ведь ваш герой душит и убивает девушек.

— Он убивает свою четвертую жену за неверность.

— И еще одну жену топит в аквариуме.

— Да, но она выжила. Ну, или умерла — не важно. Она ведь тоже ему изменила.

— Голландец не умеет любить?

— Да нет, просто он несколько раз накалывался и в итоге не выдержал. Так бывает. Если бы мне систематически изменяли пять жен подряд, я бы пятую тоже убил.

— Он не верит Сенте? Думает, что это очередная подстава?

— Он вообще не верит в женщин. И именно поэтому с такой легкостью спрашивает Даланда, можно ли жениться на его дочке. Как человек, который каждый вечер приходит в ночной клуб и снимает всех девушек подряд. — Поедешь ко мне? — Нет. — Поедешь ко мне? — Нет. — Поедешь ко мне? — Да. — Ну, поехали. Он уже не испытывает при этом никаких угрызений совести или досады от неудач. Увидев Сенту, Голландец понимает, что она не такая, как все, — суицидальная натура, как и он сам, которая стремительно движется к своему апокалипсису. Понимая, что она может оказаться той самой единственной женщиной его жизни, Голландец пугается — как человек, который после долгих лет тюрьмы боится выходить на свободу. Он старательно ищет подвох и находит его в неверности Сенты, в ревности ее жениха.

— На самом деле Сента невиновна?

— Сента поклялась быть верной до смерти, но никто не уточнял, когда эта смерть наступит. Поэтому она, как настоящая суицидальная влюбленная невротичка, пускает пулю навылет себе и Голландцу. Что называется, взяла на слабо: «Ах я не могу быть верной до смерти? Нате, получайте».

— Зачем нужны мелькающие в спектакле точные даты?

— Чтобы показать, где прошлое, где настоящее. Это не случайные даты: в указанные годы случались очень крупные шторма и цунами. Как ни странно, они следовали через каждые семь лет — прямо как измены жен Голландца. Никакой мистики. Просто от тебя жена уходит, а в городе штормовое предупреждение.

— Вы видели прошлогоднего байрейтского «Голландца» в постановке Яна Филиппа Глогера?

— Да.

— Сопровождающий главного героя чемодан на колесиках в вашем спектакле — оттуда?

— Нет, абсолютно. Вот вы сейчас напомнили, сам я про него не вспоминал.

— Что за крупная рыба плавает в финале вашего спектакля?

— После развязки драмы поднимается огромная волна-цунами. Наступает тот самый апокалипсис, которого так хотел Голландец в первой арии. Волной всех смывает, и сцена превращается в большой аквариум.