Главным моим врагом в школе была завуч. Как ее звали, не помню, но выглядела точь-в-точь как депутат Мизулина — немолодая женщина с жестким лицом.
Я носил длинные волосы, курил, небрежно одевался, вообще вел себя дерзко и этим гордился. В сочинениях писал какие-то провокационные вещи, типа что Катерина слишком уж заморочена на поганой нравственности, нравится ей ололо с Борисом — так слать всех Кабаних в баню. А завуч как раз преподавала литературу. Вместо того чтобы посмеяться над моим наивным отношением к тексту, она защищала устои.
Ее любимые ученики были такие, которые не хватали звезд с неба, но — аккуратно одевались, коротко стриглись, не курили, всё правильно писали в сочинениях, говорили тихо и никогда не ругались матом.
Я был мальчик вежливый, но когда она проходила мимо по коридору, я нарочно старался, чтобы до ее сурового слуха долетела пара чудесных русских слов.
Мне не очень давалась физика, но по матанализу, алгебре и геометрии я был одним из лучших в классе — в математической школе это, в общем, главное; учителя меня любили.
Только завуч не любила. А ее никто не любил. Она и завучем-то стала только потому, что никто не хотел заниматься всей этой организационной ерундой, все хотели заниматься математикой.
Да что я вам рассказываю. У вас в школе тоже наверняка была такая завуч: которая обращала внимание не столько на образование, сколько на Порядок и Инструкцию.
В конце концов она добилась того, что меня из школы выперли. Придумали какую-то историю с пьяными одиннадцатиклассниками, объявили, что я, десятиклассник, их споил, — и последние полтора года я провел в совсем другой, хотя и тоже очень хорошей, школе.
Следствий из этого два: во-первых, 30-я ФМГ никогда не сможет записать меня в список своих выпускников, а во-вторых, у меня с тех пор особое отношение к подобным завучам. Вообще-то я мирный и спокойный, но при виде этих женщин меня просто начинает трясти.
Через несколько лет я учился уже совсем другим наукам, был в числе них и танец, так вот танец преподавала совершенно потрясающая женщина. Когда она шла по улице — машины останавливались. Мальчики со всех курсов мечтали не об однокурсницах, а о ней — высокая, статная, пронзительно сексуальная в свои почти 50.
Она говорила так: вы можете ругаться матом; но у вас есть это право, только если вы можете в другой ситуации поддержать разговор и на красивом, сложном русском языке. С тех пор я этого правила и придерживаюсь. Женщина, которая так выглядела в 50, не могла врать.
Борющиеся за нравственность женщины вводят меня в странное состояние: во мне против воли просыпается школьник, который, когда завуч проходила по коридору, назло повышал голос и ругался, ругался, самозабвенно ругался матом.
Эти женщины убеждены, что знания далеко не так важны, как аккуратная стрижка. Эти женщины убеждены, что знания — это что-то такое, что все должны от сих до сих заучить и потом как попки уметь отбарабанить. Они убеждены, что талантливый ученик — это такой, который почтительно разговаривает.
Дай этим женщинам волю, и вместо знаменитой в прошлом школы получится подобие воинcкой части — форма, стрижки, субординация, — побоку пойдет математика, никаких олимпиад никому светить не будет, но ведь им не это надо, а чтобы только никто матом не ругался.
Талантливые дети должны ругаться матом. Они должны выглядеть так, чтобы своим внешним видом шокировать завуча. Тихий, спокойный ученик с аккуратной стрижкой и в форме, почтительно разговаривающий со старшими, смотрится подозрительно — а есть ли у него что-то в голове? Зато он очень нравится завучу, и глядите-ка — сначала ему натянут золотую медаль, потом он поступит в Академию госслужбы, защитит, пожалуй, докторскую, сменит пяток партий — КПСС, «Яблоко», СПС, «Справедливую Россию» – и станет ровно таким же завучем, кем бы он и где ни был. Такой лучше всех знает Инструкцию и больше всех любит Порядок.
Убей бог не помню, как звали ту завуч. Но внешне была — вылитая Мизулина.
