«Зритель боится, что он купит билет в кино, а развлечения не будет»

В октябре «Первый канал» покажет 12-серийный фильм Валерия Тодоровского «Оттепель» — о хрущевских временах. Для Тодоровского это первый опыт сериального производства в качестве режиссера, до этого он занимался телепроектами в качестве продюсера. С дебютантом встретился корреспондент «Известий» Михаил Верещагин.

— Каждая из ваших режиссерских работ была мегауспешной, но последняя — «Стиляги» — вышла четыре года назад. С чем связан столь долгий перерыв в режиссерской работе?

— У меня был нормальный естественный перерыв, как у любого человека, который устал. «Стиляги» был для меня тяжелым фильмом. Мюзикл оказался очень сложным жанром, о чем, вообще-то, известно, но для меня было новостью. Затем я в какой-то момент думал, что мне делать дальше, а потом сделал новый, достаточно неожиданный для себя ход — снял сериал. Я всегда хотел снять сериал. Не делал этого только потому, что у меня не было идеи, а потом — сценария, ради которого стоило пойти на эту Голгофу. Но вот такая идея и такой сценарий появились, я это сделал — закончил 12 серий, которые выйдут под названием «Оттепель», и я на сегодняшний день счастлив: это оказался очень важный для меня фильм. 

— Какие еще эксперименты хочется совершить?

— Я уже совершил эксперимент — снял 12 серий.

— Это подвиг?

— Для меня это был практически подвиг. Я не занимаюсь изобретением для себя каких-то новых экспериментов. Это происходит как-то естественно. Не то, что я сижу и думаю: так, что бы сейчас такое мне выдать? Я сейчас достаточно опустошен и, честно говоря, не очень напрягаюсь на тему, что я буду делать дальше. Посмотрим. 

— «Оттепель» рассказывает о временах молодости ваших родителей. Среди героев картины — много людей искусства. Если бы вы снимали аналогичный фильм о нашем времени, какие поэты, режиссеры, артисты, художники стали бы его действующими лицами?

— Надо, чтобы прошло еще лет 50, тогда станет понятно, кто бы мог быть неким вдохновителем этой истории. Я снимал про 1961 год, потому что есть уже огромная дистанция и на те события можно взглянуть уже совсем со стороны. Я не снимал фильм про конкретных людей. Я брал какие-то архетипы. Поэтому там нет конкретных имен и фамилий. Эти люди — фантазия. Вот и все.

— Жизнь какого своего героя вам было бы интересно прожить?

— Мне не хотелось бы прожить ничью жизнь, кроме своей. Никаких «героев». Мне вообще даже непонятен этот вопрос. Потому что я снимаю фильмы. Мои герои в них проживают какую-то часть моей жизни. Я их наделяю своими собственными мыслями, чертами и проблемами. Я им это отдаю. Было бы странным, если бы я хотел поменяться с ними местами и прожить их жизнь. Нет.

— Как вы любите отдыхать? 

— Очень просто, ничего такого нового. Конечно, самый большой кайф — просто поваляться с книжкой или посмотреть новое кино. Особенно когда выходит что-то действительно хорошее, и ты особенно этого ждешь — знаешь, например, что вышел новый Тарантино.

— Вы смотрите кино в кинотеатре? Или на большом экране дома?

— Я по-разному смотрю. Я хожу в кинотеатр с удовольствием. Но если вдруг я что-то пропустил, допустим, на съемках был — вот сейчас снимал «Оттепель» пять месяцев, по 14–16 часов в день, тогда я достаю диск и смотрю дома этот фильм.

— Можно узнать название книги, которая сейчас лежит у вас на столе? 

— У меня обычно так — лежит сразу десять книг, и я их читаю параллельно с разных мест. Иногда старое что-то, любимое, иногда что-то новое. Иногда я захожу в книжный магазин, раз в два-три месяца, и вдруг вижу — вышли какие-то невероятные мемуары, или детектив, или писатель, которого я давно хотел прочитать. Я это все набираю, кладу у себя рядом с диваном и дальше начинаю читать. Я с детства читаю книжки, мне без этого было бы сложно. 

— Вы родились в Одессе. Какие воспоминания связаны у вас с этим городом? 

— У меня прекрасные воспоминания. Детство в таком городе, как Одесса, — прекрасное детство. Это море, друзья, двор, соседи. Это солнечный город. Когда я приехал в 10-летнем возрасте в Москву, самым большим ударом было, что солнца мало. Но всю свою сознательную жизнь я прожил в Москве. Никакой я не одессит. Хотя ощущение «родного», когда я приезжаю в Одессу, осталось. 

— Совпадали ли ваши оценки киноработ с оценками вашего отца?

— У нас они часто совпадали, иногда — не совпадали. У нас были абсолютно естественные живые отношения, в которых люди могут вместе что-то любить или по отдельности что-то не любить. Близость, конечно, у нас была человеческая. Поэтому часто нам нравилось и не нравилось одно и то же. 

— Ваш отец не раз говорил, что кино должно быть честным. Как вы считаете, сегодня в кино время правды, заигрываний с реальностью или киноиллюзий?

— Я не знаю, что за время сегодня. Я знаю, что есть серьезные художники, которые делают серьезное кино. Я знаю, что есть кино развлекательное, зрительское. Есть разное кино. Думаю, что единственная особенность нашего времени — серьезный крен в сторону коммерческого. Но это такая неизбежность — люди идут в кинотеатры развлекаться. С бесконечными причитаниями, что российское кино находится в страшном кризисе и катастрофе, я не очень согласен. Об этом говорили всегда, при этом в год три, четыре, пять хороших фильмов у нас делается. А если вы посмотрите на окружающий нас мир, на ту же очень процветающую в смысле киноиндустрии Францию, там тоже три-четыре хороших фильма в год. Остальное все абсолютная шелуха. Так что не так все плохо у нас. 

— Есть ли режиссеры, с которыми вам как продюсеру было бы еще интересно поработать?

— Конечно, есть. В России большое количество талантливых людей, с которыми я не работал никогда. 

— Некоторые картины критики относят к так называемому фестивальному кино. Это определение? Откуда и когда оно появилось?

— Такое разделение, безусловно, было всегда. Было кино как искусство и кино как развлечение. Думаю, со временем различие между ними становится только глубже. При этом мы понимаем, что «фестивальное» кино — почти всегда не очень «зрительское». А то, что «зрительское», — совсем не «фестивальное». Ну и что? Такова жизнь. Это было и 20, и 30, и 50 лет назад. Вообще, мне всегда хотелось сделать кино, которое бы каким-то невероятным образом это совмещало. То есть я хотел всегда и хочу сейчас делать фильмы, которые относятся к понятию «киноискусство» и при этом доступны широким кругам зрителей. Но это очень трудный путь. Иногда это получается. Иногда — нет.  

— Можно ли говорить, что в авторском кино сегодня есть повышенный интерес к социальным драмам? Какие последние работы в этой сфере вы можете выделить?

— Мне кажется, что было сделано несколько очень сильных фильмов за последнее время. Это и «Долгая счастливая жизнь» Хлебникова, и «Портрет в сумерках» Ангелины Никоновой, и фильм «Жить» Сигарева, который я не отнес бы к социальной драме, к высокой трагедии скорее.

— Алексей Балабанов?

— Про Балабанова вообще говорить нечего. Я думаю, что все уже, классик он. Я говорю это к тому, что есть хорошее кино, есть серьезное кино. А что касается социальности, мне кажется, что у нас ее мало, не хватает. Что такое социальное кино? Это некая рефлексия — людям дают возможность увидеть себя со стороны, увидеть страну, в которой мы живем, увидеть, куда мы движемся. В нормальном обществе всегда существовало и существует социальное кино. К сожалению, это опять проблема, не очень его принимают зрители. Зрители говорят в этой ситуации: знаете, мы заплатили деньги не для того, чтобы нам рассказывали, как все тяжело и плохо. Мы пришли, чтобы посмеяться, расслабиться, посидеть с девушкой, поесть попкорн. 

— Есть темы, которых боится сегодняшний зритель?

— Зритель не боится никаких тем. Мне кажется, он боится разочароваться. Зритель хочет, чтобы его развлекали. Желательно, чтобы развлекали мощно, чтобы развлекали богато, чтобы развлекали чисто, не замутненно ни одной мыслью. И чего зритель боится? Что он придет, купит билет, а развлечения не будет.

— Будет вынужден уйти и попкорн не доест?

— Да. А больше ничего зритель не боится. Вот и все.