«Зима священная 1949 года» обошлась без Пушкина
Санкт-Петербургская филармония имени Шостаковича представила премьеру — в рамках абонемента «Классика: перезагрузка» прозвучала новая редакция симфонии «Зима священная 1949 года» Леонида Десятникова.
В основе текста произведения — советский учебник английского языка Stories for Boys and Girls 1949 года издания с предисловием Сталина, а все семь эпизодов симфонии основаны на адаптированных текстах о Москве, Чайковском, Пушкине, спорте и других отечественных ценностях.
15 лет назад, когда создавался первый вариант симфонии, Десятников рассматривал книжку Stories for Boys and Girls как археологическую находку. Написанная, по его выражению, на придуманном языке basic soviet English, она являла собой набор мертвых клише сталинской эпохи. Сегодня же ее следует понимать как корневую систему — текст, который объясняет современную Россию гораздо лучше, чем советскую.
Приобщиться к сакральному решились немногие — Большой зал филармонии был заполнен на две трети, зияя проплешинами свободных рядов. Этот факт стал неприятным подтверждением проблем c продвижением академической музыки, о которых композитор говорил ровно за день до концерта.
Оркестр филармонии под управлением Александра Ведерникова продемонстрировал хорошую форму, моментально реагируя на калейдоскопическую смену темпов и динамики. Все швы были выставлены напоказ, перкуссия задавала пульс тоталитарному маршу, переходящему в жизнеутверждающую эйфорию — ровно так, как желал автор.
Хор студентов Петербургской консерватории отличился отменной дикцией — программки с текстом почти не пользовались популярностью. Солистки Наталья Матаева (сопрано) и Олеся Петрова (меццо-сопрано) повторяли идеологические шаблоны с гротескной серьезностью, усугубляя атмосферу абсурда.
«Чайковский был великим композитором», «спорт делает тебя здоровым и веселым», «Москва — сердце нашей Родины» — формулировки, набившие оскомину со школьной скамьи, поначалу звучат с иронией. Десятников попеременно примеряет стилистические маски, среди которых узнаются Шостакович, Прокофьев, американские минималисты, советские песни и «Весна священная» Стравинского.
Ритмизованный гул лучшего в мире метрополитена перетекает в торжественный экстаз, молитва о пользе спорта — в минималистические созвучия, а завершается ряд удалым маршем физкультурников.
Часть, посвященная детству Чайковского, была исполнена на грани юродства — ее назойливая сентиментальность ненадолго отвлекла от карнавала советских праздничных мифов. В предыдущей редакции симфония была длиннее на главу, посвященную Пушкину, но композитор посчитал произведение в таком виде слишком тяжеловесным.
По итогам пройденных «тем» на «читателя» опрокидывается ворох вопросов: What did the group of pioneers see in Mikhailovskoye? Where is Pushkin’s grave? — упражнения для младших школьников становятся допросом с пристрастием. Жизнерадостный пафос сменяет атональный шум.
Three wishes, заключительная часть о мечте советского ребенка стать сталинским соколом, солдатом или моряком, останавливает каскад постмодернистских цитат. В этот момент кажется, что композитор отбрасывает маски — шершавый язык плаката перерождается в сиротскую песню.
Детские грезы о благородных свершениях — вовсе не штамп забытой эпохи, а личный опыт каждого, кто родился и вырос в СССР. Вместо сатиры на сталинский стиль Десятников представил мозаику нашего общего коллективного бессознательного — с тоской по временам, когда деревья были большими.
Наградой ему стали бурные аплодисменты и крики «Браво!». Впрочем, расходились слушатели тихо, почти не переговариваясь — видно, у многих было что вспомнить.
