«О похоронах не может быть и речи, пока не соберем тела»

Ровно на сутки закрылся после крушения аэропорт Казани. Первый после открытия рейс прибыл в столицу республики из Москвы. Так же, как и тот, что разбился в воскресенье вечером.

Борт Airbus компании «Аэрофлот» полон. Не заняты только пара мест в хвосте и в бизнес-классе. Пассажиры, многие из которых сутки ждали рейса в Казань, молчаливы и сосредоточены. Некоторые украдкой интересуются у стюардесс летным стажем пилотов.

— Слушайте, ну какая разница, это ничего не гарантирует — пять лет летчик за штурвалом или 25. Если я скажу, что пять, вы что, не полетите? Полетите, конечно. Не забивайте себе голову. Приятного полета, — отвечает очередному вопрошающему стюардесса.

При посадке самолет дрожит всем корпусом, переваливается с крыла на крыло и с усилием поднимает нос. В салоне кто-то молится, кто-то матерится, кто-то сидит сжав зубы, но нервничают все. Ведь именно так, как раструбили СМИ, вел себя злополучный Boeing за несколько мгновений до катастрофы.

Его обломки до сих пор где-то рядом, у кромки взлетно-посадочной полосы, но в ноябре темнеет рано и их не видно на промерзшей земле.

Всё проходит благополучно, и усталый голос пилота, традиционно после посадки желающий хорошего вечера и призывающий вновь летать его компанией, заглушают аплодисментами.

Пока самолет выруливает к терминалу, становятся понятны причины тряски — в Казани сильнейший ветер, мусор носится по полосе со скоростью снаряда, а небольшие Cessna бизнес-авиации на всякий случай привязаны за крылья к крюкам, вделанным прямо в покрытие поля.

Прилетевших из Москвы встречают, как вернувшихся с войны — с цветами и слезами. Слегка пьяный парень хвастается вцепившейся в него зареванной подруге, что собирался прилететь к ней еще в воскресенье — «на том самом, что упал, но дела задержали». Та в ответ на секунду ослабляет хватку, быстро молча крестится и вновь вцепляется в парня обеими руками.

Между новым, построенным к Универсиаде, и старым терминалами аэропорта — холм из гвоздик. Импровизированный памятник 44 пассажирам и шести членам экипажа погибшего самолета. Говорят, что первыми цветы к забору аэропорта принесли коллеги погибших пилотов из авиакомпании «Татарстан», на глазах которых воздушное судно превратилось в груду зазубренных обгорелых обломков. Потом приезжали родственники и друзья погибших. А сейчас гвоздики сюда привозят казанцы, никого не потерявшие в этой катастрофе, но до слез сочувствующие тем, кто потерял своих близких.

— У меня никто не погиб на этом рейсе. А что, это необходимо, чтобы скорбеть и переживать? — то ли язвит, то ли искренне недоумевает женщина лет сорока пяти, к которой бросаются журналисты, после того как она положила к забору у терминала две гвоздики.

С родственниками погибших сейчас работают врачи — приехавшие из Москвы психологи и местные эксперты. Главная задача последних — взять кровь («генетический материал», как пишут в протоколах) для опознания тех, кто был на разбившемся борту. Иначе как сопоставляя ДНК погибших и их родных, установить личности не удастся, сильнейший удар самолета о землю и последовавший за ним пожар не оставили шанса на визуальное опознание.

— У нас сейчас 494 фрагмента тела. Более того, в бюро поступили не все фрагменты тел, часть из них до сих пор остается на летном поле, — описывает последствия катастрофы начальник республиканского бюро судебно-медицинской экспертизы минздрава республики Наиль Нигматуллин, стоя на проходной своего ведомства.  

Нигматуллин готов сказать больше, но двое холеных мужчин в дорогих пальто и с витыми затычками переговорных устройств в ушах, внезапно появившихся из комнаты с криво наклеенной бумажкой «Следственный комитет» на двери, осаждают его: подробности позже расскажет министр здравоохранения.

Растерянный эксперт на прощание успевает заметить лишь, что похорон в ближайшее время не будет, так как опознание тел определенно затянется.

— О похоронах не может быть и речи, пока не соберем тела из тех кусочков, что уже есть у нас и все еще остаются в аэропорту, — заключает Нигматуллин.

Министр Адель Вафин появляется часа через два после прерванной речи судмедэксперта. К этому времени у ведомства собирается толпа журналистов. Вафин идет к камерам в компании еще одного холеного мужчины (а может, и кого-то из тех, кто не давал договорить Нигматуллину — настолько они одинаковые), который громким от быстрого шага шепотом напоминает чиновнику: «Расскажите, что взяты почти все пробы крови и идет опознание».

Из речи министра ясно, что к моменту его выступления пробы взяты у родственников всех погибших граждан России, кроме одного, близкие которого вот-вот прибудут из Благовещенска. На подлете были и члены семей двух иностранных граждан — Украины и Великобритании, которые также были на злополучном борту.

Кровь на анализ действительно брали оперативно. У тех, кто мог приехать в первые часы после катастрофы. Но были и те, кто приехал буквально за двадцать минут до выступления Вафина. Они не только не в состоянии говорить, но и сами не смогли бы дойти до лаборатории — их врачи и друзья буквально вели под руки.

Анализ ДНК, лишь после которого останки будут преданы земле, продлится не меньше двух-трех недель.