Большой театр проник в тайны мадридского двора
Если у театра есть лицо, значит, есть и оперы, которые ему к лицу или не к лицу. Вердиевский «Дон Карлос» для сегодняшнего Большого — наряд, идеально сидящий, но прозрачный. Сквозь хитро скроенное либретто просвечивает едва ли не вся летопись последних потрясений ГАБТа. Тут интриги и борьба за власть, адюльтер и измены, давление влиятельных политиков «со стороны» и кража личных писем, борьба за права угнетенных и даже утраченный глаз принцессы Эболи.
Но важнее, что «Дон Карлос», написанный по законам жанра grand opéra, — это настоящий большой стиль, который очень нужен обновленному Большому как для освоения технологий и пространств исторической сцены, так и для восстановления веры в себя как в могучую труппу международного уровня. Наладить отношения между Большим театром и большим оперным стилем — такова сверхзадача нового спектакля.
И главная исходная установка, которая позволила режиссеру Эдриану Ноублу приблизиться к цели, — понимание того, что «большой» не значит «пышный». Спектакль оформлен почти что минималистично: гигантская пустая галерея, зияющая черными порталами, уходит вглубь. Сценограф Тобиас Хохайзель обманывает глаз, с помощью искаженной перспективы удлиняя и так бездонную сцену Большого. Игра со зрительским восприятием продолжается в третьем акте, где та же галерея, съежившаяся до камерных размеров, становится комнатой испанского короля.
Все участники действа обречены существовать в этих стенах, пустых внутри и снаружи. Из крупной мебели — только гробница и тюремная клетка. По форме они идентичны: постановщики намекают, что в темнице героям нет жизни, а в гробу — покоя.
Безрадостную картину дополняет холодный свет Жана Кальмана. Теплые, точнее, огненные, тона появляются только в связи с зажариванием еретиков в очистительном пламени инквизиции.
В общем, спектакль оформлен так, чтобы создать атмосферу для восприятия трагедии — и не более. Это величественная оправа, которую артистам предстоит ежеминутно заполнять. Отчасти помогают роскошные исторические костюмы работы Морица Юнге: многие сцены решены как парадные испанские портреты и достойны стоп-кадров. Но авторской режиссуры в спектакле почти нет. Как и сценограф, Эдриан Ноубл создает оправу для певцов и их голосов — и не более. Поэтому «Дон Карлос», как никакой другой спектакль, будет зависеть от певческого состава.
В первом составе Большому театру удалось взять нужную высоту. Наконец-то дебютировавшая в ГАБТе Мария Гулегина (Эболи) и Вероника Джиоева (Елизавета) соревновались за звание примадонны вечера на равных, тем более что Джиоева, не удовлетворяясь амплуа невинной красавицы, сделала Елизавету дамой не менее страстной и противоречивой, чем Эболи.
Реноме Большого как обители сильных басов поддержали Дмитрий Белосельский (Филипп) и Вячеслав Почапский (Великий Инквизитор). Самые мощные овации достались обладателю сочного и запоминающегося баритона Игорю Головатенко (Родриго), который оказался благополучнее знаменитого итальянца Андреа Каре (Карлос), столкнувшегося с проблемами в верхнем регистре.
Вызовы большого вердиевского стиля принял даже оркестр Большого театра, давно находящийся не в лучшей форме. Уже не поймешь, заслуга ли это Василия Синайского, который говорил «Известиям», что свои обязательства перед спектаклем выполнил, — или наоборот, оркестр «посвежел», благодаря его уходу. 29-летний Роберт Тревиньо, на которого под Новый год свалился неожиданный карьерный подарок, в целом с миссией справился — ему не хватает пока только мобильности в синхронизации оркестра со свободолюбивыми солистами.
Как будет жить «Дон Карлос» после иссякания премьерного запала — вопрос. Стоит звездам разъехаться, а труппе расслабиться, и прекрасные аскетичные декорации станут скучными и пустыми. Четырехчасовой спектакль, который восхищает строгостью, пренебрежением законами шоу и отсутствием «завлекалок», — это серьезный уровень, который сегодня взял ГАБТ. Но завоевание будет стократ бóльшим, если он сможет этот уровень удержать.
«Синайский пожелал мне дирижировать честно»
Дирижерскую палочку покинувшего ГАБТ Василия Синайского подхватил молодой американец Роберт Тревиньо, совсем не ожидавший, что станет ответственным за самую монументальную в этом сезоне премьеру Большого театра. О своих ощущениях и лаконичном напутствии Синайского дирижер рассказал корреспонденту «Известий» Анне Ефановой.
— Что вы почувствовали, узнав, что будете дирижировать премьерой?
— Прилив радости и чувство ответственности. У меня есть правило: никогда не волноваться, будь у меня одна репетиция или 50, первый спектакль я дирижирую, второй или последний. Я просто хочу продирижировать сочинением так, как задумал. Разница между замыслом и результатом всегда остается, но надо стремиться к лучшему. Для каждого дирижера это постоянный и бесконечный путь.
— Как вы узнали об уходе Василия Синайского из Большого театра?
— Как и все — в последний момент. Я чувствовал, что он надеется на меня, и сейчас очень хотел бы с ним поговорить. Он присутствовал только на двух моих репетициях. Не делился со мной своими мыслями и не говорил, что думает о моей работе. Он лишь пожелал мне дирижировать честно, и теперь я стараюсь его не подвести.
— Чем уникален для вас «Дон Карлос»?
— Это гигантская партитура, в которой заложено множество идей. Ее можно осознать интеллектуально, но едва ли можно до конца понять эмоционально.
— Вы довольны результатом своей работы?
— Увы, нужного качества звучания нам удается достичь только к концу спектакля. Каждый день, когда я открываю оперную партитуру, мне кажется, что я начинаю изучать ее заново.
— Вы строги с оркестром Большого театра?
— Иногда. Строгость — лучший способ общения с музыкантами. Я вообще не люблю никого упрашивать, поэтому такая методика для меня естественна. Но во время репетиций я не слежу за своим поведением. Если играют хорошо — идем дальше. Если нет — решаю, как сделать лучше и насколько это возможно.
В начале оперы, например, есть сложное место, где струнная группа играет соло. Чтобы добиться нужного звучания, я потратил около получаса. И музыканты отнеслись к моему решению с уважением: смотрели друг на друга, переговаривались, нервничали, если кто-то не мог сыграть, как все. Работали до последнего, пока я не услышал то, что предполагал, и не сказал: «Ребята, я вами горжусь!»
— Ваш юный возраст не мешает работе?
— Мне 29 лет — для дирижера очень мало. Но у меня всё впереди, поэтому я своим возрастом доволен. А за мной придут дирижеры, которые еще младше — и сыграют еще лучше.
