«Россия — великая страна великой культуры. Но культура исчезает»

31 января в Большом зале Московской консерватории состоится концерт, посвященный 40-летию творческого союза народного артиста СССР Владимира Федосеева и Большого симфонического оркестра имени Чайковского (БСО). В программе — российские премьеры польского композитора Кшиштофа Пендерецкого. С маэстро Федосеевым встретился корреспондент «Известий». 

— С чего всё начиналось, Владимир Иванович?

— С радио в осажденном Ленинграде. Я сидел дома, единственным источником звука была радиотарелка, и там постоянно шла классическая музыка. Когда-то музыкантом не получилось стать у моего отца, и он видел это в сыне. В Ленинграде я впервые услышал Седьмую симфонию Шостаковича, великих классиков. А дирижировать тренировался еще до войны, когда мальчишкой гулял по улицам. Там играли духовые оркестры, и я выбегал вперед, пытался подражать жестам дирижера.

После блокады мы с семьей уехали в Муром. Там я начал играть на аккордеоне, а вскоре вернулся учиться в Ленинград: в училище имени Мусоргского у меня был первый педагог по дирижированию — Вера Николаевна Ильина. В Ленинградской консерватории тогда не было дирижерского факультета, и я приехал в Москву, в Институт имени Гнесиных.

— И в Москве стали руководить оркестром народных инструментов.

— Да, в течение 15 лет. Но в итоге я закончил симфоническую аспирантуру при Московской консерватории — меня тянуло к симфонической музыке, в народной не хватало дыхания. Меня поддержал Евгений Мравинский: он хотел, чтобы я сделал программу с оркестром Ленинградской филармонии. Можете представить мое «дрожаменте» (смеется). В итоге же Мравинский стал первым, кто благословил меня на этот путь. И именно благодаря его приглашению мне доверили московский коллектив.

Я искал выход к симфоническому оркестру, но все места были заняты. И вот 40 лет назад председатель радиокомитета Сергей Лапин предложил мне пост главного дирижера БСО, тогда Большого симфонического оркестра Всесоюзного радио и Центрального телевидения. Я встал перед знатными музыкантами и, конечно, терпел много сопротивлений. Как ни странно, стать дирижером в России мне помогло приглашение на Запад.

— В Вену?

— Да. После того как я, русский, стал руководителем Венского симфонического оркестра на два срока, это 10 лет, и в России за мной закрепилось право быть дирижером. И вот уже 40 лет пролетело. Это профессия не для молодых — чем больше живешь, накапливаешь опыт, тем лучше. Кстати, дольше меня управлял одним коллективом только Мравинский — почти 50 лет.

— За 40 лет что было особенно сложным?

— Трудностей было много. Начиная с того, как я создавал свой оркестр заново, работая прежде всего над звуком. С моей точки зрения, это самое главное. Техника есть у всех, все заканчивают консерватории. А вот, как будет звучать тембр оркестра, — важно. Мне хотелось, чтобы он звучал, как человеческий голос, разговаривал. Тогда и публика музыку лучше понимает. Другая трудность — времена перестройки. Когда кончилась советская власть, мы оказались на улице. Радио стало банкротом, денег на культуру не было, нас даже не пускали внутрь здания, где мы работали. Люди уходили, всё было на грани.

Слава Богу, нашлись те, кто нам помог. Виктор Черномырдин подал коллективу руку помощи и перевел с радио в Министерство культуры. Тогда же у нас изменилось название — мы стали просто Большим симфоническим оркестром. А вскоре добавилось имя Чайковского — за исполнение его музыки оркестр получил множество наград, и теперь мы гордо его носим.

— Тем не менее вы оказались совершенно не задействованы в последних конкурсах Чайковского. Почему?

— Это очень странно. Наш коллектив давно признан как лучший исполнитель Чайковского во всем мире, и, казалось бы, вопросов на этот счет быть не должно: хотелось бы принимать участие в открытии или закрытии конкурса. Но они возникают. Чайковский — самый популярный композитор в мире, великий мелодист. Даже в Японии его считают «своим» — туда лучше без Чайковского не приезжать.

Сейчас нас защищает мой друг, ведущий научный сотрудник Государственного дома-музея Чайковского Полина Ефимовна Вайдман. Но мы уже защищены своим исполнительством. Нас ждут везде: в Вене, на Бетховенском фестивале, в Лондоне — мы будем открывать перекрестный год культуры России и Великобритании, огромная честь. О чем здесь можно говорить?

— Вернемся к юбилею. Сороковой день рождения праздновать не очень принято. Но оркестрам, видимо, не возбраняется.

— У нас каждый день — праздник. Сыграем концерт удачно — счастье для души. В рамках юбилея состоится концерт с Кшиштофом Пендерецким. Это композитор, который несет в своей музыке и традиции, и современность. Некоторые думают, что мы празднуем 40 лет с Пендерецким, это не так: мы сотрудничаем гораздо меньше, но постоянно.

В этот раз я буду дирижировать две его российские премьеры: Симфониетту и Двойной концерт для альта и скрипки с оркестром. Это очень трудоемкая работа, музыкальный язык — новый, но в его внутреннем насыщении соблюдаются великие традиции. Мы нашли прекрасных солистов — скрипача Никиту Борисоглебского и альтиста Максима Рысанова. Альтисты сейчас вообще редкость. Раньше был Башмет, но сейчас он всё больше дирижирует, играет реже. А лучше бы он играл всегда (смеется).

— Какие еще юбилейные мероприятия намечены?  

— Будет Год Чайковского, и это затмит всё. Хотелось бы на Соборной площади Кремля сыграть кантату «1812 год», планируется еще множество выступлений — всё отдаем Чайковскому.

— Каким бы вам хотелось видеть оркестр, скажем, через 10 лет?

— Это сложно. Мы сами ведь меняемся, меняется всё в нашей стране, и не всегда в лучшую сторону, к сожалению. Сейчас говорят, что, возможно, через 50 лет нас и нашей страны вообще не будет. Рождаемость падает. Во многих странах уже законны «муж и муж», а это несет в себе прекращение всей жизни. Но культура держит. Вместо дипломатии мы стараемся любым концертом привлекать к себе публику, растапливать сердца. Музыка спасает. Как сказал когда-то Гоголь — что с нами будет, если музыка нас оставит?

— Вы так пессимистично смотрите в будущее?

— Оптимизма мало. Россия — великая страна великой культуры. Но и культура исчезает. В школах нет ни хоров, ни кружков, воспитание идет иными способом. Деньги решают всё. Происходящее на Украине. Что тут говорить?