Данила Козловский купил вишневый сад и бросил бесприданницу
Лев Додин уже ставил «Вишневый сад» ровно 20 лет назад. Это было первое обращение режиссера к Чехову. А потом начал осваивать чеховские пьесы, следуя порядку написания: «Пьеса без названия» — опус 18-летнего А.П., «Чайка», «Дядя Ваня», «Три сестры». Свершив круг, додинская чеховиана пополнилась новой версией последней комедии Чехова.
Кто-то из исследователей шутливо определил эволюцию драматурга — «всё меньше выстрелов, всё больше пауз». Лев Додин двинулся вопреки. У него «больше выстрелов и меньше пауз», хоть реально никто и не стреляет, а паузы артисты держат.
Актеры начинают спектакль на убедительной лирической волне. Приехавшие из Парижа персонажи осматриваются — всматриваются — узнают родное пространство. Эта сцена — пример редкого по силе и простоте драматизма — без какой-либо натуги. Но чем дальше, тем сильнее кренится спектакль в сторону мелодрамы.
Мелодраму недаром считают трагедией, сошедшей с котурнов: она «приземляется» до публики. Персонажи спустились в зал — большая часть спектакля играется в партере, между первым рядом и сценой, отчего часть зрительских кресел пришлось убрать. Сюда же, в этот пространственный промежуток художник Александр Боровский поместил предметы усадебного быта.
Взобраться на подмостки позволяется главным образом лишь центральным персонажам — Лопахину и Раневской. После герметичных «Трех сестер» в этом додинском спектакле движение в сторону зрителя особенно ощутимо. Неспроста герои вступают в зрительскую зону театра — фойе и коридоры МДТ, которые кольцом охватывают зал. Они не только спустились к нам — они берут нас в круг.
По законам жанра здесь должен быть роковой обольститель, почти злодей. Он и есть — Лопахин в исполнении Данилы Козловского. В этом мире нет Рока как абстрактной силы, страдание причиняет человек человеку — своими руками. Неспроста Лопахин так много жестикулирует: излагает свой план по спасению сада, размахивая указкой; в другой сцене дирижирует невидимой палочкой; выкупив имение, лапает «многоуважаемый шкаф». И недаром Шарлотта — Татьяна Шестакова всё время держится по отношению к Лопахину столь агрессивно — кажется, вот-вот укусит.
Ближе к финалу режиссер разворачивает тему любовного обмана: Лопахин и Варя (Елизавета Боярская), скрывшись в глубине сцены, вскоре появляются с явными нарушениями в одежде. Варя смотрит на Лопахина, расцветая в улыбке, а он, заправляя рубашку, цинично спрашивает, куда она теперь пойдет.
Лопахин и Варя зарифмованы с другой парой «влюбленных» — Яшей и Дуняшей. Но если в исполнении Станислава Никольского и Полины Приходько «жестокий романс» прозвучал тонко, с нюансами, то звезды труппы сыграли тему куда более зримо, если не сказать ходульно.
Впрочем, Козловский вполне убедителен в данном ему режиссером рисунке. С той оговоркой, что рисунок во многом компрометирует персонажа, а актер хочет персонажа понять. И нервные выкрики про отца и деда, которые «были рабами, были рабами!» звучат в оправдание Лопахина. Оставив «воздух» между артистом и ролью, режиссер будто и сам хочет услышать героя — со всем его цинизмом, подлостью, но и со всей его правдой.
В отличие от коллег по сцене, Ксения Раппопорт играет свою Раневскую вне мелодраматизма, без аффектации. Рыдать об утонувшем когда-то сыне уходит в глубину сцены, за занавес. Там, где можно было бы обострить драму, актриса ее сглаживает. Ее цельной натуре в принципе чужд надрыв.
Этим назначением Додин не только оспаривает представление о роли как о возрастной. У этой Раневской, в которой нет ничего от легкомысленной и рассеянной барыни, сильная душевная организация и вполне трезвый взгляд на вещи. Сад продан — такова закономерность истории, жизни, и дело тут не в «недотепах».
Вероятно, этот спектакль нужно рассматривать с точки зрения того, как сегодняшний Додин понимает сегодняшнего зрителя. Если зритель не способен услышать «абстрактную симфонию», нужно сделать шаг ему навстречу. Четко расставить все акценты, задержать внимание на ударных моментах, порой почти взять за грудки.
И может тогда публика, освободившись от гипноза телеэкранов, поймет что-то о катастрофе, предвещаемой здесь воем сирены. Фирс — Александр Завьялов в финале падает, стукнувшись о деревянную стену. Дальше — тишина. Конечно, перед бурей.
