Перейти к основному содержанию
Реклама
Прямой эфир
Мир
Bild заявила о возросшем рейтинге партии Шольца за счет позиции по ракетам Taurus
Общество
На Камчатке нашли тело второго пропавшего под лавиной туриста
Мир
На Украине признали неспособность противостоять российским БПЛА
Спорт
«Трактор» победил «Динамо» в овертайме и увеличил преимущество в серии
Мир
Politico узнала о намерениях КНР бойкотировать встречи по Украине без участия РФ
Мир
Силы ПВО Сирии сбили несколько израильских ракет над Дамаском
Мир
Боррель заявил о поддержке глав МИД ЕС использования российских активов для Украины
Мир
США и Великобритания нанесли не менее 10 авиаударов по Йемену
Мир
Маск упрекнул Байдена в безразличии к страдающим от набегов нелегалов американцам
Общество
Региональный режим ЧС введен в Амурской области из-за обрушения на руднике «Пионер»
Армия
МО показало уничтожение расчетов ВСУ у приграничных районов Белгородской области
Мир
Трамп назвал реальными управленцами США злобное и коварное окружение Байдена
Мир
Сенатор США потребовал от граждан Украины всех возрастов мобилизоваться в ВСУ
Мир
В ФРГ заинтересовались российским опытом проведения ДЭГ
Экономика
Объем наличных в обращении рекордно снизился с начала СВО

«Нужно перестать думать о слушателе как об идиоте»

Александр Маноцков — о плотине между композиторами и обществом, которая грозит прорваться не где-нибудь, а в России
0
«Нужно перестать думать о слушателе как об идиоте»
Фото: alexandrinsky.ru
Озвучить текст
Выделить главное
вкл
выкл

23 июня на сцене Светлановского зала Дома музыки пройдет концерт под лаконичным названием «Пели». Вопреки прошедшему времени глагола, главный герой вечера — композитор и певец Александр Маноцков — смотрит в будущее новой музыки с безграничным оптимизмом. Свои аргументы он изложил корреспонденту «Известий».

— Что за проект вы покажете на сцене Дома музыки?

— В этом концерте мы с «Кураж-квартетом» впервые объединим на крупной площадке две стороны нашей работы. Первая — это мои довольно простые песни, которые послужили поводом для нашего знакомства и выпущены на пластинке под названием «Пели». Благодаря ей у нас появилась аудитория, которая постепенно расширяется. А поскольку моя обычная работа более сложносочиненна, то мы стали взаимодействовать и на поле так называемой академической музыки. Таких сочинений прозвучит два: одно («200 тактов в ля миноре») совсем старое, другое («Психея») — совсем новое.

— Вы говорили, что никогда не ориентируетесь на аудиторию. Почему ваши песни все-таки получаются проще, чем инструментальная музыка?

— Любая музыкальная форма — это ряд шагов, постепенное осуществление какой-то структуры. Малая форма располагает меньшим временем, чтобы развернуться во что-то сложное. Если представить, что сочинение — это мост, который переносит человека из состояния, где он есть, в состояние, где его нет, то бывает мостик через речку из одного бревна, а бывает мощный, сложно устроенный мост.

— Но есть пьесы Веберна, которые при продолжительности звучания, равной 20 секундам, достаточно сложны и едва ли удовлетворят ту аудиторию, которая придет к вам в Дом музыки.

— Почему же не удовлетворят? Мне все говорят про какую-то особую аудиторию. Где эти глупые люди? Я их не вижу — разве что в правительстве. Любой человек способен воспринять любую музыку. Музыка оперирует не теми вещами, которые нужно изучать в университете — она апеллирует к первичному опыту человека. Я с большим удовольствием совмещаю в одном концерте то, что понятно, и то, что требует сосредоточения внимания. Другое дело, что начинать лучше с легкого и приятного. Есть некоторые ритуальные законы выстраивания концерта, про которые мы думаем.

— То есть когда вы беретесь за сочинение песни, у вас даже не мелькает мысль, что сейчас вы будете писать для аудитории, которая не привыкла к Веберну, а привыкла, скажем к Земфире?

— Ни один профессионал об этом не думает.

— Владимир Мартынов только что написал оперу с расчетом на буржуазную публику и честно в этом признался.

— Владимир Иванович полемист. На самом деле в «железе» каждого композитора прошиты вещи, которые сильнее, чем любые обстоятельства социального характера. Любая попытка пренебречь ими ради удовлетворения чьих-то вкусов неизменно заканчивается тем, что ты прекращаешься. Если ты художник, твоя рыночная стоимость, полезность для социума заключается в том, какой ты есть.

Нужно перестать думать о слушателе как об идиоте. Нам вообще надо научиться разговаривать друг с другом одинаково. С незнакомцем, наступившим на ногу в метро, с начальником, с подчиненным. Это признак свободы. Если ты предполагаешь в другом человеке способность тебя понять, значит, ты ставишь его не ниже себя. А если ты идешь на упрощение ради публики, ты принимаешь ее за собрание дураков. И это совсем не демократично. Искусство, которое не приспосабливается, — вот демократичное искусство. Искусство, которое делает «мыло» для идиотов, — это снобизм.

— Вы писали музыку к сериалам для НТВ. Это не было «мыло»?

— Один раз это была какая-то комедия, довольно среднего качества. А музыка была очень хорошая, и я рад, что не сдался. Вообще это было 10 лет назад, и сейчас нет смысла говорить об этом. Не то что мне есть чего стыдиться, но это не релевантно теме нашего разговора. Российские телевидение и жанровый кинематограф отторгают возможность качественной работы.

— Как вы относитесь к попсе?

— Я совсем не враг популярного жанра: пластинка «Пели», в общем-то, и есть популярная музыка. Но я слушаю некоторые вещи и просто не понимаю, почему они имеют такую ротацию. Вот звучит, например, песня Get Lucky, и у меня стрелка, регистрирующая уровень интенсивности феномена, колеблется в районе статического напряжения на корпусе прибора. Даже не отрывается от ноля. Видимо, если песня звучит из каждого утюга, она в любом случае становится известной.

— Почти все ваши коллеги любят ругать попсу, но сами остаются, грубо говоря, в социальном гетто.

— Я не остаюсь.

— У вас нет ощущения маргинальности вашего положения?

— Наоборот: у меня ощущение, что мы на пороге взрыва популярности.

— Вы собираетесь завоевать мир?

— Нет, мир и так не может без нас обойтись. Просто он это еще не совсем осознал. В социальном смысле композиторы — голос общества. Нами звучит эпоха, и в этом наша функция. Мы не элита, которая делает что-то трудное для понимания. Никто же из нас не говорит себе: «Напишу-ка я сложно». Мы не гримасничаем, мы пишем так, как звучим. На какое-то время создалась искусственная плотина между нами и обществом, но она должна прорваться. И есть большой шанс, что она прорвется именно в России. Потому что мы всегда бросаемся в крайности: если начинаем ходить в оперу, то всем миром, если начинаем есть суши, то съедаем их больше, чем вся Япония. Мне хочется верить, что нас ждет бум интереса к современной музыке.

— Это случится скоро?

— В изрядной степени это уже происходит. Я пишу, никак не приспосабливаясь, чтобы быть купленным, и при этом как-то живу, кормлю семью в Москве. Нынешнее положение дел уже сильно отличается от той ситуации, которая была несколько лет назад.

— Эволюция европейской музыки — от первых средневековых композиторов до второго авангарда — не закончилась?

— В учебниках истории музыки пишут так, словно каждый композитор готовит появление следующего композитора. Когда говорят, что нововенская школа с ее идеей эмансипации всех тонов вышла из прошлого, это напоминает мне советские учебники истории, где все эпохи рассматривались как этапы на пути к коммунизму. На самом деле музыка устроена по объективным законам. В разные эпохи и в разных странах они реализуются по-разному, и всё, что к настоящему времени испробовано, пока не исчерпывает даже 1% возможностей. Ничто не закончилось. Мы находимся в ситуации начала музыки.

— Для вас важно, что вы петербуржец?

— Это в большей степени важно для меня, чем для Петербурга, к сожалению: у нас складываются невзаимные отношения. Конечно, этот город меня формировал. Мой папа был соседом Анны Ахматовой, его отчим чинил ей примус, и именно из таких вещей образовывается самый «подвальный» культурный слой, сидящий в человеке. У меня любовь-ненависть к этому городу.

— О любви все говорят, а ненависть с чем связана?

— «Ужо тебе», сказал Евгений, погрозив пальцем Медному всаднику. Это город, который не очень любит тех, кто там живет. Он ведь стоит на костях, а жизнь на кладбище — особый жанр.

— А петербургскую нелюбовь к Москве вы разделяете?

— К Москве у меня тоже любовь-ненависть. Интенсивность ужасных вещей в Москве чрезвычайно велика, но ими занимаются отдельные специальные люди, сидящие за кирпичными зубцами и в других местах. В Москве множество прекрасных, самоотверженных людей. Я люблю Москву за то, что сейчас ошибочно приписывают Питеру, — безумное бессребреничество. Здесь живут люди, готовые без всякой коммерческой перспективы начать воплощать сумасшедшие замыслы. Петербург статичен, а Москва динамична, поэтому моя профессия, предполагающая постоянное делание, естественным образом привела меня сюда. В музыкальном смысле в Питере я не вижу среды, в которой я мог бы что-то делать. В Москве, если у меня появляется проект, я сразу знаю несколько мест, куда могу пойти. В Питере в большинстве таких мест мне скажут волшебное слово «аренда». Ну вот сейчас нам дали Светлановский зал Дома музыки. В Питере о таком даже помыслить было бы невозможно.

— Но деньги за аренду-то взяли?

— Нет! Это было приглашение Дома музыки, да еще и с гонораром. С ума сойти.

Комментарии
Прямой эфир