Не только революция, но и всякий новый режим, даже и не будучи совсем уж революционным, сменив прежний, спешит отмежеваться от предшественника на уровне словаря. Страсть к переименованию неизбывна, и весьма немногие государства умудряются в целом сохранить неизменность политического лексикона. А уж российский XX век поработал на словарной ниве так, что может быть в этом отношении сравним разве что с Францией конца XVIII–XIX веков, сумевшей переназвать все, и притом неоднократно.
Естественно, что этот процесс не мог не коснуться способов называния врагов внутренних и внешних. Тем более что революция конца XX века (1989–1991) начертала на своих знаменах, что врагов как таковых вообще не существует — кроме, конечно, темных советских прислужников.
Поскольку лев возляжет рядом с ягненком только в грядущем Царствии Небесном, а до той поры взаимоотношения между царствиями земными, равно как и внутри этих царствий, не столь идилличны, спустя малое время после угара перестройки вновь возникла необходимость как-то называть те лица и государства, деятельность которых по отношению к российскому народу и государству затруднительно назвать дружелюбной.
С внешней задачей довольно успешно — и при этом в высшей степени вежливо — управилась Смоленская площадь. «Наши партнеры» — и вроде не обидно, и сразу понятно, кто и что имеется в виду. Все-таки дипломатический язык — великая вещь. Труднее получилось с внутренней терминологией.
Родившееся среди испанских фалангистов и носящее скорее положительный смысл выражение «пятая колонна» тут же было подхвачено советскими коммунистами и получило широкое распространение, но в смысле уже глубоко отрицательном. Образ затаившегося врага, который стреляет в спину своим и норовит открыть неприятелю ворота осажденной крепости, столь хорошо был ассоциирован с разнообразными составами всеподметающей 58-й статьи, что с некоторым умягчением классовой борьбы это выражение, освященное именами сразу двух генералиссимусов — и Сталина, и Франко, осторожно задвинули в дальний угол.
Задвинули, причем полноценно реабилитировать его не получается и сейчас — несмотря на изрядное ожесточение полемики. Даже самые смелые кремлевские агитаторы и пропагаторы если и употребляют его, то как бы в кавычках. Такая аккуратность в словоупотреблении похвальна, однако вопрос из анекдота про Вовочку остается в силе: «Как же быть, когда слова нет, а ж…а есть?».
Хорошо, оставим в покое тактику обоих генералиссимусов и даже, отбросив всякие ругательства, будем пользоваться теми самоназваниями, которые применяют к себе sujets de question — «либералы-западники», «русские европейцы», «граждане XXI века», «неравнодушные люди», «соль земли» (вероятно, английская) etc. Это никак не отменяет сути явления, т.е. наличия слоя граждан, которые во всяком конфликте русской власти с властями иностранными автоматически, даже прежде всякого разбирательства, занимают сторону последних, для которых горести России — это радости, а радости России — в лучшем случае не существуют, а так все больше, конечно, горести.
Так эти граждане и существуют во дни торжеств и бед народных как совершенно инородное тело с обратной полярностью и принципиальной антисолидарностью с народом, среди которого им довелось жить.
Вопреки собственной рекомендации не путать отечество с его высокопревосходительством они как раз впадают в подобное отождествление, ибо ненависть к его высокопревосходительству у них столь сильна и всепоглощающа, что по принципу смежности распространяется и на всю Россию.
С ненавистью у них все в порядке, «которое устало ненавидеть» — не на таких напали, но зададимся вопросом: есть ли в этих сердцах толика не то что любви к отечеству, но хотя бы теплохладного благожелательства и признания за Россией некоторых законных прав и интересов.
Как относиться к такой публике — вопрос отдельный. Можно вспомнить предостережение «Топору давали невозбранно рубить. А топор своего дорубится». Можно вспомнить, что различные правовые гарантии придуманы именно для крайне неприятных нам людей, потому что если мы любим и терпим только людей нам приятных, то в чем наша заслуга — не то же ли самое делают и язычники? Можно, наконец, крепить солидарность — которой явно недостает — между теми, кто, будучи разногласными по многим вопросам, согласны, однако, в своей любви к России и преданности престол-отечеству.
А «граждане XXI века» — Бог с ними, засохнут — отвалятся.
Все возможно, и думать об этом необходимо, но для этого надо сперва признать, что явление всесжигающей ненависти к России, побуждающей, не раздумывая, брать сторону любого субъекта, лишь бы он был России враждебен, — это явление объективно существует и дано нам в ощущениях. Для многих — в неприятных ощущениях.
А как называть таких людей, чтобы при этом не тревожить тени не самого доброго прошлого, — да хоть «коринфской колонной». Генералиссимусы будут здесь точно ни при чем, и обидного в таком названии тоже ничего нет. Что, конечно, не избавляет от вопроса, как быть с этой коринфской колонной.
