От федераций не отделяются — к ним стремятся

Развернувшиеся в последнее время дискуссии о том, с кем России лучше поддерживать союзнические отношения, — с Китаем или с Европой — производят несколько странное впечатление. Сама постановка вопроса об этом «геополитическом выборе» заведомо предполагает российскую несамостоятельность, зависимость страны от интересов того или иного соседа. 

Всякая страна или государственный блок сильны не только экономикой или армией. Главным (что в конечном итоге предопределяет экономическую и военную мощь) является определенный цивилизационный проект, который делает страну глобально привлекательной и влиятельной.

США в XVIII–XIX веках еще далеко не были сверхдержавой, однако либеральная «американская мечта» действительно стала тем маяком, который привлек в эту страну миллионы активных иммигрантов со всего мира. Они обеспечили ее резкий экономический рост и глобальную значимость. В XX веке СССР попытался развернуть альтернативный мировой проект, основанный на коммунистической идеологии. Этот проект обещал «новую эру» социальной справедливости и антиколониализма, поэтому на первых порах вызвал немалую симпатию к СССР в разных странах мира. Однако в финале сам обрел консервативно-имперские черты и сошел с исторической арены…

Современным глобально привлекательным проектом мог бы стать федерализм, который и закреплен в названии постсоветской России. Федерализм — одна из базовых основ российской Конституции. Удастся ли сегодня наполнить этот принцип новым содержанием, конкурентным в мировом контексте?

С начала текущего года одним из ведущих трендов мировой политики стало стремление различных регионов к самоуправлению и самоопределению. В Европе это Шотландия и Каталония, в Азии — Гонконг. Жители этого автономного города добиваются свободных выборов — не по однопартийной модели КНР, но и не желая возвращаться в статус британской колонии.

Очевидно, что в Эдинбурге, Барселоне и Гонконге наблюдается мощный общественный запрос на федеративное государственное устройство. Более того, можно предполагать, что если бы Великобритания, Испания и Китай были федерациями, многие вопросы регионального самоуправления удалось бы урегулировать без радикальных лозунгов о независимости.

Основной причиной шотландского референдума и каталонского опроса выглядит чрезмерная централизация британской и испанской экономики. Шотландия была недовольна тем, что доходы от нефтяных месторождений у ее берегов уходили напрямую в Лондон. Каталонцы не хотят оставаться главным налоговым донором для Мадрида, в то время как барселонский шедевр La Sagrada Familia стоит недостроенным десятилетиями.

Однако результат шотландского референдума выглядит парадоксальным. Несмотря на номинальную победу сторонников британского единства, само это единство ныне переживает глубокую трансформацию. Чтобы удержать Шотландию, Лондон был вынужден пойти на кардинальную децентрализацию (деволюцию) и передачу массы политических и экономических полномочий Эдинбургу — в том числе и в сфере распределения нефтяных доходов.

По мнению кембриджского эксперта Марка Эллиота, Великобритания вряд ли сохранится как унитарное государство, но приблизится к модели федерации. Так что если исходить из цели повышения регионального самоуправления, шотландцы всё равно выиграли, даже проиграв референдум.

Кстати, с федеративной точки зрения представляется ошибочным расхожее именование шотландских и каталонских активистов сепаратистами. Если принять за политическое целое Евросоюз, то ни шотландцы, ни каталонцы вовсе не хотят от него отделяться, но напротив — видят свои будущие страны его полноправными членами. «Сепаратистами» они выглядят лишь в прежней, «доеэсовской» политической оптике, с позиций столиц бывших империй (Лондона, Мадрида, Парижа и т.д.) 

Федералистская структура ЕС, таким образом, оказывается гораздо более привлекательной для регионов, чем прежние национальные государства с их экономической и политической централизацией. 

Конечно, эти государства по-прежнему сильны и не слишком охотно «приводят свое законодательство в соответствие с федеральным». Именно этим объясняется тот факт, что Испания и Италия поныне запрещают региональные референдумы, право на которые вроде бы предоставляют общеевропейские декларации. 

Но, с другой стороны, и сам ЕС с его растущей бюрократической централизацией также далеко не всегда соответствует своим историческим федералистским хартиям.  

Это создает довольно тревожную перспективу для Евросоюза в целом. Учитывая наличие множества общих структур и законов, ЕС вполне можно назвать федеративным политическим пространством. Это и обеспечивало его привлекательность для новых участников. Но если какая-то федерация вдруг по факту перестает ею являться, она сама провоцирует межнациональные расколы. 

Таков был печальный исторический урок Югославии. Созданная маршалом Тито как интернациональный федеративный проект, эта страна стала довольно развитой по европейским меркам и одним из лидеров мирового Движения неприсоединения. Однако в 1991 году президент Милошевич подменил югославский федерализм сербским национализмом, что и привело к трагедии военного распада и экономической деградации. 

Сегодня схожие процессы приходится наблюдать в Украине. Президент Порошенко громко заявляет: «Никакой федерации!» Само это слово стало фактическим табу для украинских политиков. Они почему-то видят в нем «распад страны», хотя федерация означает ровно противоположное — укрепление межрегиональных взаимосвязей на основе регионального самоуправления. Но даже без этого «страшного» слова можно обойтись, как обходятся без него британцы, на практике осуществляющие децентрализацию власти. Пока же мы видим, что Киев по-прежнему ведет жестко централистскую политику — назначает всех губернаторов сверху, а обещанная децентрализация опять откладывается на неопределенное и длительное будущее…

Выходит какой-то странный контраст с Европой, к интеграции с которой Украина вроде бы так стремится. Если регионы в ЕС отвергают унитарные режимы и стремятся к федеративным проектам, то украинская власть продолжает настаивать на унитарной государственности. 

Однако внешние требования к любой стране об изменении ее государственного устройства все же выглядят некорректно. Гораздо более эффективным стал бы живой и непосредственный пример российского федерализма. Конституционное устройство нашей страны как федерации ныне заслуживает глубокого обновления. Это касается и свободной выборности местных и региональных властей, и развития межрегиональных отношений, и назревшей экономической децентрализации. Тогда не только российские регионы станут наглядным примером для украинских, но и Российская Федерация в целом сумеет заявить глобальный цивилизационный проект, привлекательный для других стран.