«Слава Богу, что я пианист»
В Москве выступил самый коммерчески успешный пианист на земле ― 32-летний китаец Ланг Ланг. Крики взбудораженной, поднятой на ноги публики Зала имени Чайковского были слышны даже в его гримерке. Там после концерта, вытеревшись полотенцем и подкрепившись мятной конфетой, счастливый виртуоз ответил на вопросы корреспондента «Известий».
― Ваше имя состоит из двух разных иероглифов ― 郎朗, но в европейских языках они расшифровываются одинаково. В чем тут дело?
― У китайцев есть такая фишка, как интонация. Первое «Ланг» уходит вверх, второе — вниз. Одно и то же слово, произнесенное с разной интонацией, означает совершенно разные вещи. В этом вечная интрига китайского языка.
― Правда ли, что ваше имя означает «яркий юноша»?
― Ну да. Скорее «яркий мужчина».
― Можно сказать, что имя вы оправдали?
― Дело в том, что имя абсолютно каждого китайца провозглашает что-нибудь хорошее о нем. Так принято. Умный, сильный, красивый, изысканный.
― То есть Бах, фамилия которого означает «ручей», считался бы в Китае неудачником?
― Да, в наших именах обязательно должна быть похвала. Но у моего имени есть еще одно достоинство: западной публике легко его произносить. Остальные китайские имена никто, кроме самих китайцев, запомнить не в силах.
― Правда, что вы начинали учиться музыке в общеобразовательной школе?
― Да, но уже в 9 лет поступил в Пекинскую консерваторию. Одаренных детей забирают туда.
― Но все обычные китайцы учат музыку в школе?
― Обязательно. Час в неделю. Но там нет уроков игры на фортепиано: только пение, чтение нот, слушание музыки.
― Что вы пели в школе? Гимны?
― Да всё подряд: китайский фольклор, американскую попсу. Слушать нам ставили «Лебединое озеро» Чайковского, симфонии Бетховена, песни Майкла Джексона.
― В России считается, что китайцы переняли нашу советскую систему музыкального образования: три взаимосвязанные ступени от музыкальной школы до консерватории. Это правда?
― Чистая правда. Сейчас, правда, эта модель постепенно размывается, но в мои времена она действовала повсеместно. Пекинская консерватория в точности копировала русскую систему.
― На ваших концертах люди частенько плачут. А у вас такая реакция на музыку бывает?
― Скажу так: у меня в глазах часто стоят слезы, но они не капают и не льются потоками. Пианисту нельзя рыдать на работе, иначе очень трудно контролировать ситуацию и играть дальше. У меня такое было однажды, когда я выступал на похоронах своего учителя: играл песни Вагнера и не мог себя сдержать. Вообще я плачу из-за музыки тогда, когда она напоминает мне о ком-то или чем-то из прошлого. Думаю, что и с публикой происходит то же самое.
― Вы часто говорите, что стремитесь привлечь детей и молодежь к классической музыке. Перед Бахом, Моцартом, тем же Вагнером не стояло такой задачи: молодежь в те времена не надо было уговаривать. Это признак кризиса?
― Эх, им действительно было намного проще. Музыка Моцарта и Вагнера была мейнстримом своего времени. А сейчас мейнстрим ― попса и рок. Классическая музыка живет в маленьком, так называемом элитарном кругу ценителей. Но мне не по душе все эти барьеры. Ведь будучи, например, китайцем, я чувствую музыку Чайковского и Рахманинова! Почему дети из всех стран мира не смогут ощутить то же самое? Сегодня в Москве я сыграл китайскую песенку, и москвичи были в восторге. Музыка принципиально отвергает барьеры, поэтому мы никогда не должны говорить: «Фу, что ты слушаешь?» или «Наша музыка ― для умных людей». Я знаю, моя цель очень далека, достичь ее почти нереально. Это всё равно, что построить мир на Земле.
― Что вы, будучи китайцем, думаете о коммунизме?
― Трудно мне отвечать на политические вопросы, ведь я посол доброй воли ООН и моя задача ― сделать мир более интегрированным и единым. Для меня важно, позволяет ли общественный строй людям жить хорошо. Китай сейчас развивается прекрасно. У нас миллионы детей учатся играть на фортепиано, наша образовательная система открыта зарубежным влияниям, мы поддерживаем интернациональный подход. А раз так ― значит, с коммунизмом всё в порядке.
― Мы в России много рассуждаем о том, как нас воспринимают на Западе. А как к русским относятся в Китае?
― Китайцы всегда любили русских. И прежде всего ― за достижения в культуре, литературе, спорте.
― Вы знаете, конечно, оперу Вагнера «Тангейзер»?
― Да.
― У нас в России теперь ее знает каждый. Режиссер Тимофей Кулябин представил современное прочтение, которое вызвало горячую дискуссию между верующими и интеллигенцией ― вплоть до митингов и судов. В итоге директора театра уволили. Как вы относитесь к подобным конфликтам?
― Когда режиссер что-то ставит, он всегда делает некое утверждение, вкладывает свой смысл. Не знаю, что было в вашем случае, но вообще сначала нужно понять, что именно хотел сказать режиссер. Когда мы беремся за оперы, поставленные сотни раз, хочется сделать нечто новое. Но тут мы нередко вступаем на территорию религии — и происходит коллизия. Сейчас это очень серьезная проблема: как помирить искусство, религию и политику. Хотел бы я знать решение этой проблемы. Все люди разные, и бывает очень трудно убедить публику в своей правоте, привлечь на свою сторону. Слава Богу, что я пианист ― мне гораздо легче, чем оперному режиссеру.
