«Не стоит обижать композиторов, которые пишут только мюзиклы»

10 июня на сцене «Крокус Сити Холла» покажут авторскую версию знаменитой рок-оперы «Юнона и Авось». В преддверии 70-летнего юбилея композитор, народный артист России Алексей Рыбников ответил на вопросы «Известий». 

— Почему именно «Юнону и Авось» вы приурочили к юбилею?

— На самом деле юбилейных событий будет много, в том числе осенью. Но так получилось, что чаще всего публика действительно вспоминает именно «Юнону и Авось». Народ не очень связывает музыку с моим именем, это такой исторический казус.

— Когда люди слышат название «Юнона и Авось», первым делом приходит в голову постановка «Ленкома». У вас другая версия?

— Да. Почему-то действительно все думают, что в «Ленкоме» одна версия, а у нас другая. Но на самом деле версий — десятки. В начале 2000-х годов «Юнона и Авось» была самым часто ставящемся спектаклем в России, даже обошла «Лебединое озеро». И все ставили свою версию, нигде не было повторов. Сейчас «Юнона» постоянно идет в Петербурге, Иркутске, Красноярске, Новосибирске.

Естественно, когда я начал ставить свою версию, то хотел сделать это именно так, как я слышал и видел. Спектакль существует достаточно давно, с 2009 года. Мы создали его специально для фестиваля Lacoste во Франции, как подарок Пьеру Кардену. Реакция была очень бурная, так что спектакль оказался жизнеспособным.

— Знаю, что к юбилею вы выпустили книгу «Коридор для слонов».

— Да, я буквально только что получил ее на руки. Где-то полтора года назад ко мне обратился отдел мужских детективов издательства «Эксмо» и попросил написать, что захочу. Таким образом меня вернули в прошлое, я день за днем вспомнил, как всё происходило и с «Юноной и Авось», и с другими произведениями. Для меня это оказалось очень интересным.

— Откуда такое название?

— Я заканчивал эту книгу в отеле на Шри-Ланке, который так назывался. Мне показалось, что это очень символично для периода, о котором я рассказываю: с 1980 по 1998 год. Ничего более противоестественного, чем слоны, загнанные в коридор, невозможно себе представить. Мы тогда были очень похожи на этих слонов, которых гнали по коридору, он становился то шире, то уже, но никогда не исчезал.

Книга действительно получилась немного детективной. С одной стороны, я описываю достаточно известные истории: суд с Министерством культуры из-за «Юноны и Авось», взаимоотношения с нашими органами госбезопасности и то, как в итоге уголовное дело завели против моего отца. Это всё — тяжелые истории, не триумфальное шествие. Борьба, борьба и еще раз борьба.  

— Поделитесь какой-нибудь историей с нашими читателями?

— Это сложно, лучше читать книгу. Но, пожалуй, есть еще один случай. Я делал свой театр в 1990-х годах. Все знают, что это было за время. Все приличные композиторы уехали, здесь было очень тяжело, и для того чтобы построить свой театр и финансировать его, я занялся изданием книг. У меня было свое издательство, в котором я сумел издать собрание сочинений Александра Дюма. Так что мне удалось создать свой театр при финансовой поддержке Дюма. Чем только мне не приходилось заниматься тогда, чтобы потом отправить театр на гастроли в США в 1994 году. Мы увезли 16 т оборудования и 65 человек. Даже по современным меркам это тяжело себе представить. 

— С тех пор многое изменилось. Но предпочтения в творчестве у вас есть?

— Безусловно, музыкальная драматургия во всех видах. Начиная от театрализованных ораторий на духовные темы и кончая детскими мюзиклами. С раннего возраста. Самое первое произведение, которое я написал, — «Кот в Сапогах» — тоже сочетание музыки и сцены.

— Периодически ваши рок-оперы называли мюзиклом. Это не оскорбительно?

— Не стоит обижать композиторов, которые пишут только мюзиклы и не пишут никаких симфоний. Мюзикл — очень разнообразная стихия, там есть и бездарные образцы, и совершенно гениальные произведения, которые являются высококачественными музыкальными сочинениями. Вообще разделение на легкую, серьезную, духовную и так далее музыку возникло за последние 100 лет. До этого композиторы писали всё. И хитами становились мелодии из опер Россини, Моцарта, Верди. Верди, правда, и тогда называли шарманщиком, который пишет хиты-песенки. Я считаю, что композитор должен стараться мыслить широко и палитра его должна быть широка: от духовных сочинений до детской музыки. Кстати, ни одного мюзикла я так и не написал. Это всё рок-оперы, оперы-мистерии, музыкальные сказки. Но не мюзиклы.

— Вы сказали, что после развала СССР многие уехали. У вас такого желания не возникало?

— Желание в Советском Союзе возникало часто — от отчаяния, что ничего невозможно сделать. А потом жизнь и судьба мне не давали уехать. Когда я совсем отчаивался, что-то вдруг начинало получаться. Думаю, если бы я уехал, это был бы колоссальный вред. Я бы тогда не написал того, что сейчас написано. И это была бы уже другая судьба, не моя. Сейчас же этот вопрос вообще бессмысленный, я постоянно путешествую. А интернет превратил идею отъезда в бессмыслицу, проект делается людьми, которые находятся в разных местах Земли. Мы все сейчас — граждане земного шара, уезжать некуда, да и не за чем.

— Недавно вам предлагали стать председателем Союза композиторов. Но вы отказались, почему?

— С одной стороны, потому, что в этой организации сейчас особого смысла нет, она перестала выполнять свои функции. С другой стороны, взять на себя восстановление Союза композиторов — очень большая ответственность, а я загружен работой на ближайшие несколько лет настолько, что с моей стороны это было бы некрасиво.

Сейчас я в разгаре подготовки к съемкам моего первого музыкального фильма, они начнутся в октябре-ноябре. И первый фильм из четырех уже имеет статус национального, я выступаю режиссером и продюсером. К тому же будут еще новые постановки в театре, проекты симфонической музыки. Этого хватит на несколько человек, а мне нужно сделать всё самому.

— Как у вас возникла идея снимать фильмы?

— С горя. Никто у нас в России не берется за музыкальное кино, нет режиссеров, которые хотели бы и умели это делать. Поэтому музыкальный кинематограф не в почете. Сложными путями мне удалось добиться финансирования, в небольших объемах, но приходится работать с тем, что есть. Так что это будут фильмы рок-оперы, мистерии. Полностью музыкальное кино, целиком построенное на музыке. Первый фильм по мотивам Хоакина Мурьеты выйдет под названием «Дух Соноры» — название второго по величине штата в Мексике, откуда родом был сам Хоакин Мурьета. У меня есть рок-опера «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», но здесь за основу сюжета взята подлинная история. Новый текст написал Юлий Ким. Сейчас о Мурьете снято три фильма, правда, в Америке, четвертый будет наш.

— Почему вы перестали писать музыку для других режиссеров?

— Потому что это для других. Я не хочу участвовать в чужих проектах, чужих замыслах. Мне захотелось осуществить свои замыслы. Сейчас в целом кино стало другим, другие требования предъявляют к музыке: она должна быть больше фоновой, сопровождающей, дежурной и неинтересной. Композиторы жалуются, потому что задачи, которые даются режиссером и продюсером, не очень интересны для работы. Хотя мне повезло, я работал с Лунгиным, Хотиненко, Говорухиным, Рязановым, и это была возможность написать ту музыку, которую хочется. У меня были самые лучшие режиссеры, но сейчас мне нужно делать свое.

— Вы также уже давно перестали преподавать. Нет желания передать ремесло?

— Вы правильно сказали про ремесло. Научить кого-то сочинению музыки — невозможно. А вот ремесло композиторское, которое тоже требует огромного искусства, мастерства, это можно. Но для этого тоже нужен особый талант. Я ушел из консерватории, потому что мне это было немножко скучновато. Мне интересней заниматься своим творчеством. А чтобы учить, нужно становиться на пьедестал и объяснять, а это не для меня. Я все-таки до сих пор нахожусь в эксперименте, и это самое дорогое.

— А ваши педагоги — Арам Хачатурян, Тихон Хренников — сильное влияние оказали?

— В творческом смысле скорее нет. Арам Ильич как учитель, конечно, был необыкновенный. Он умел делать так, чтобы занятия композицией превращались в праздник, и ему было не скучно и не лень. Да и нам было безумно интересно. Тихон Николаевич помогал мне на протяжении всей жизни, начиная с 10-летнего возраста и заканчивая тем, что он своими письмами отстоял, чтобы «Юнона и Авовсь» вышел на пластинке. А музыкальных учителей было много. Начиная с Мусоргского и заканчивая Стравинским и Шостаковичем. То, что я родился в то время, когда великие композиторы были живы, и Стравинский, и Шостакович, и Хачатурян — мне, конечно, повезло. Это было время расцвета ЦМШ и консерватории, когда был ослепительный преподавательский состав и великие их студенты: Крайнев, Петров, Спиваков, Ашкенази.

— Может быть, сейчас просто учить некого?

— Думаю, талантливых людей очень много. Но сейчас установки, какую музыку надо писать, какую не надо, академических композиторов очень сковывают. Композиторы боролись за свободу, а свобода в итоге привела к тому, что сейчас как раз композиторская свобода ограничена и работает в эстетике, которая сложилась во второй половине XX века, авангарде. Другая стилистка не принимается, считается дурновкусием. И композитор, который одарен мелодическим даром, традиционным симфоническим мышлением просто будет осмеян, подвержен обструкции. Я могу себе позволить писать симфоническую музыку так, как хочу, и совсем не считаюсь ни с чьим мнением, но это право нужно завоевать всей жизнью и ни на кого не обращать внимания.

— А что делать новому поколению?

— Быть смелее. Писать то, что хочется. И я бы посоветовал обязательно овладеть разными музыкальными языками. Очень важно, чтобы композитор мог написать как Моцарт, или как классики в начале XIX века, или как романтики конца XIX века. Это очень сложно, и почти никто не умеет это делать. Но только если ты умеешь писать всё, то можешь писать и языком, который сам найдешь. Тогда он будет твоим. Почему художники сперва овладевают классическим рисунком? Как видишь мир, так и пиши, но школа-то должна быть.

Но, пожалуй, самая большая проблема сейчас — это аудитория. Композиторы пишут то, что им интересно, но потом оказывается, что музыка имеет ряд дефектов и не может захватить слушателя. Музыка пишется для того, чтобы ее слушали, и она обязательно должна через слух воздействовать на слушателя. А так это философское эссе в звуках, которое для слушателя остается непонятным.

— Давайте вернемся к юбилею. С какими мыслями подходите к этой дате?

— Я с ужасом обнаружил, что мои представления о собственном возрасте расходятся с моими ощущениями. Я представлял, что 70 лет — что-то уже совсем дряхлый возраст. И вдруг я обнаруживаю, сравнивая себя с 30-летним, что по внутреннему состоянию-то ничего не изменилось. Это какое-то противоречие возраста. Хотя и с ним что-то непонятное происходит, сейчас люди, дожив до 90 и после активно работают, что-то делают в творчестве. Что-то меняется, но всё равно человеческая жизнь ограничена и в какой-то момент понимаешь, что сил много, идей много, а времени всё меньше и меньше. Наступает осознание переосмысления своей жизни. И во многом оно очень полезно. Это реальность. Жизнь приходит и уходит, и это реальность для каждого человека. Многие не хотят об этом думать, а зря, ведь многие бы и жили по-другому, если бы об этом помнили. Я тоже понимал все это на словах, а сейчас я понимаю это всё по-настоящему. Как говорится, на своей шкуре.